Бекетов рефлексивно сжался и судорожно попытался вспомнить все, что с ним произошло до его попадания в Разбойный приказ, а точнее – до того страшного, надолго отправившего его в бессознательное состояние, удара каким-то тяжелым предметом по голове, который он получил два дня назад возле царских палат от одного из заполонивших, тогда, всю территорию Кремля вооруженных бунтовщиков.

В этот момент Корсаков, заметив наконец-то появившуюся в его взгляде осмысленность, сухо спросил:

– Ты кто будешь, служилый?

– Григорий Кузьмин сын Бекетов из беспоместных детей боярских града нашего Москвы, – с трудом выдавил из себя допрашиваемый.

– Кем служишь?

– Сотником в Стремянном полку Стрелецкого приказа.

– Женат?

– Вдовец. Жена умерла при родах чуть более года назад.

– Дети остались?

– Нет. Ребенок тоже не выжил.

– Родители? Братья и сестры?

– Отец с матерью умерли несколько лет назад. Братьев и сестер тоже не осталось. Старший брат сгинул в сече на царевой службе… еще при Федоре Иоанновиче, а сестра – в замужестве умерла – угорела в мыльне по недогляду…

– А кем был твой отец в зрелые годы? И откель, вообще, род ваш ведется?

– Отец мой – сын боярский Кузьма Бекетов, также как и я, стрелецким сотником в Москве служил. И дед мой служилым человеком тут был. А так-то, род наш – из земель, что к нынешней Костромской чети относятся…

Дьяк прервал свой допрос и знаком руки велел ему встать и пройти с ним к дыбе.

Григорий обреченно вздохнул и молчаливо последовал за человеком, в чьих руках была сейчас вся его дальнейшая судьба.

Тем временем Корсаков, подойдя к дыбе, брезгливо взялся своей рукой за волосы Астафьева и рывком приподнял его окровавленную голову так, чтобы тому был виден Бекетов.

Затем, убедившись в том, что Федор находится в сознании, угрожающим тоном потребовал от него взглянуть на Григория и повторить свои прежние показания про сослуживца.

Астафьев, бросив мутный взгляд на приятеля, покорно и без каких-либо эмоций сначала тихо назвал фамилию и имя Григория, а потом, через небольшую паузу, еле слышно добавил, что это именно Бекетов два дня назад, защищая в Кремле псевдоцаря Дмитрия, с вынутой из ножен саблей пытался напасть на людей князя Василия Шуйского и, в первую очередь, на их лидера – сына боярского Григория Валуева, лично застрелившего самозванца.

После произнесения последних слов приходившийся родственником стороннику самозванца боярину Петру Басманову – общему руководителю иноземной рейтарской охраны и стремянной стрелецкой стражи Кремля, убитому в царских палатах при защите псевдоцаря, Федор Астафьев потерял сознание и, судя по всему, сделал это уже не в первый раз за все время своего пребывания на дыбе…

Корсаков резко выпустил из пальцев его волосы, отчего голова измученного пытками бекетовского приятеля тут же безвольно откинулась обратно, и, тщательно вытирая на ходу руку полой кафтана, неспешно проследовал на свое место за столом.

Вслед за ним, едва не дрожа от страха, вернулся на свою скамью и Григорий.

– Ну что, сотник? Истину молвил Астафьев? Али нет? – ровным и даже будто безразличным голосом спросил у него Корсаков.

– Истину, – мгновенно пересохшими губами обреченно вымолвил Бекетов, подавленный ужасным видом Федора.

– Добро, что не отпираешься, – иронично скривил губы приказный дьяк.

Кто-кто, а уж он-то лучше, чем кто-нибудь еще, знал обо всем, что случилось два дня назад в русской столице.

Затянувшиеся торжества по случаю свадьбы самозванца с полькой Мариной Мнишек усыпили бдительность женившегося псевдоцаря.

А тем временем огромное количество съехавшихся на данное событие иноземцев стало сильно раздражать москвичей. Пьяные польские и литовские военные и панские гайдуки в своем буйстве нарушили все писанные и неписанные правила поведения в чужой стране. Они начали открыто приставать к женщинам на улицах, грабить богатых прохожих и нагло врываться в отдельные московские дома.