– О господи… Ведь это – неправда… Скажите мне…
Джон обнял её нежно, погладил длинные волосы – прохладные, всё ещё влажные, стекавшие вниз до палубы, и ответил:
– Вы поцелуетесь, но здесь волноваться не о чем. Это – не самое страшное из того, что случится в августе.
– А что будет самым страшным?
– Будет много чего, любимая, но ты не бери себе в голову. Ты – здесь. Ты – со мной. Это – главное…
– Как вы живёте с этим? Вы знаете всё, что я думаю.
– Так и живу, любовь моя. И чем больше я узнаю тебя, тем дороже ты мне становишься…
* * *
После крепкого чая с проректором, Томас, дойдя до гостиной, был встречен своими приятелями – Гредаром и Арриго, а сам Эртебран, умывшись, рухнул – в буквальном смысле – на кровать в своей маленькой спальне и уснул через три минуты, прибегнув к самовнушению.
Джина Уайтстоун полночи делала разные маски: сначала из белой глины, затем – из фруктовых энзимов и в конце – из репейного масла. Одновременно с этим она долго красила ногти, выпрямляла волосы плойкой и курила периодически, созерцая своё отражение в красивом настольном зеркале и вытирая слезы, приходящие к ней от мысли, что всё, чем она занимается – более чем напрасно, и прекрасный Старший Куратор опять её не заметит и не уделит ей внимания, пусть даже и мимолётного – самого минимального.
Герета, тоже влюблённая, писала дневник – виртуальный, и то и дело поглядывала на фотографию Томаса, – его портрет из журнала «Мир Спорта и Состязаний»:
«Сегодня ТОМАС впервые посмотрел на меня по-другому! И мы живём по соседству – между нами только две комнаты! Сначала мы все там стояли, и ОН разговаривал с Неаром. Я тоже читала „Души“, но я никогда не осмелюсь заговорить с НИМ об этом, иначе ОН может подумать, что я прочитала с той целью, чтобы хоть как-нибудь выделиться…»
Вернувшись с Вероной в «третью», Джон дал ей переодеться, и когда она в чёрной майке с надписью I am a dreamer села на одеяло и стала приглаживать волосы, пропуская их между пальцами, то опустился рядом, любуясь её выражением – смущённым, но полным восторженности. Она прошептала: «Мой гребень… Он так у вас и останется?»
– Да, – сказал Джон, – останется. Не лишай меня удовольствия обладать твоими предметами.
– Да? А какими предметами? Которые я теряла?
– Которые ты выбрасывала, начиная с раннего возраста.
Тут же в её представлении возникла большая куча – из фантиков, из бумажек, из обгрызенных карандашиков, из пенальчиков от помады, из расчёсок, лишённых зубчиков, из коробок из-под печенья, из носков с протёршейся пяточкой. Картина была специфической. Джон рассмеялся:
– Вот именно!
Верона заполыхала:
– Вы можете брать, что хотите, а не ждать, пока что-нибудь выбросится.
Он посмотрел на полки. Взгляд его стал мечтательным:
– Ну, может быть, эти сланцы, и эти духи, и зеркальце…
Она глубоко вздохнула и сказала с понятной робостью:
– Сэр, я могу попросить вас?..
– Ложись, – сказал Джон, – уже поздно. И не беспокойся о Томасе. Если честно, то я его вылечил, когда ты об этом подумала.
Долгий день наконец закончился. Верона уснула – счастливая, под поэму Дривара «Лурния», а Джон просидел с ней рядом всю ночь – до рассвета по времени, охраняя её сновидения и любуясь её очертаниями.
V
Первым из наших героев утром проснулся Джошуа. Проснувшись, он встал, позевывавая, поскрёб на щеке щетину и отправился в ванную комнату, где достаточно долгое время изучал отражение в зеркале. Зеркало отражало густые чёрные волосы, мускулистые грудь и плечи и лицо – по мнению Джошуа – абсолютно непривлекательное. Затем он побрился быстро и, одевшись спортивным образом, отправился на пробежку – на футбольное поле Коаскиерса, где к нему через четверть часа присоединился Марвенсен.