Строимся суетливо и неумело, постоянно смотрим друг на друга, ровняем ноги по воображаемой линии. Сержанты подходят то к одному, то к другому и грубыми движениями поправляют береты, одëргивают мастерки, выворачивают карманы, проверяя содержимое.

  В армии нет завтрака или обеда, есть универсальный «прием пищи». Сначала ждём на улице перед столовой. Время тянется медленно, а из окон украдкой пробирается запах кухни, мимолётно проносится мимо нас, проникает в строй. Желудки начинают урчать и исходить соком. Наконец на крыльце появляется дежурный по столовой и вальяжно оповещает:

– Первая учебная рота, на приём пищи.

– Заходим, рапаны, – командует Шабалтас, – на входе моем… – он на секунду заминается, потом с улыбкой продолжает: – моем ноги.

  По строю пробегает волна сдержанного смеха, и мы организованно заходим в зал. Через минуту мы с подносами в руках стоим в очереди на раздачу еды. Береты у всех заправлены под правый хлястик на плече, и очередь сливается в каскад бритых голов. Одинаковые, словно из копировальной машины, затылки неподвижной цепочкой тянутся от входа к раздаточному окну. Будто груда черепов на знаменитой картине Верещагина «Апофеоз войны», таких разных и таких одинаковых одновременно. Разность свою мы растеряли уже по пути в часть, на длинных лавках военкомата, в тентованных КамАЗах и на пунктах выдачи военной формы, и остатки её постепенно из нас выдавливают, по капле в день, словно остатки зубной пасты из тюбика.

  "Ну вот, какое-то время уже отслужил", – думаю я, стоя в очереди. "Время худо-бедно идёт. Занятия, строевая, тренировки. Еда даже весьма неплохая. Сегодня в наряд." Потом понимаю, что отслужил я только три дня, а впереди ещё триста шестьдесят два. Меня будто оглушает пыльным мешком, накатывает отчаяние и паника. От ощущения полной беспомощности голова идёт кругом. Как в это втянуться? Про армию отслужившие товарищи рассказывали много и с охотой, но никто не говорил, насколько тяжело принять сам факт неотвратимости огромного срока службы. А время идёт издевательски медленно. Наконец подхожу к окну раздачи хлеба. Хлебореза в окошке просто распирает от собственной значимости .

– Э-э-э, духи, давайте резче! – развязно подгоняет он нас с видом ветерана нескольких конфликтов.

  Передо мной стоит парень с русской фамилией Кудрявцев и совершенно нерусской внешностью. Типичный армянин, смуглый, с глазами слегка на выкате он, кажется, не унывает и держится уверенно.

– Ты что, сам духом никогда не был? – негромко отвечает он хлеборезу.

– Что!? – тот задыхается от негодования и украдкой смотрит куда-то себе за спину, – ты что сказал, повтори!?

– Он сказал, что у него с ухом проблем никогда не было, – вмешиваюсь я.

  -А-а-а…. – растерянно тянет хлеборез, – ладно тогда.

  На удивление, хлеборез тут же, будто забывает про нас, пропускает пару человек и снова накидывается на растерянных «молодых». Мы переглядываемся с Кудрявцевым и сдавленно смеёмся. В этот момент, словно из ниоткуда, рядом с нами материализуется прапорщик Андриянец и нависает над Кудрявцевым.

– Слышь, ты, обезьяна черножопая! – цедит он сквозь сжатые зубы, – если у тебя голова на месте не держится, я тебе её с берца на место поставлю! Понятно?

– Так точно, – отвечает рядовой и отводит глаза. Андриянец злобно стреляет в меня взглядом, поправляет ярко-красный берет и возвращается в центр зала.

  Сажусь за стол, ставлю поднос перед собой. На завтрак плов с мясом, по виду не белого медведя, салат из свежей капусты и чай с батоном. Жить можно.

  -Эй, – слышу слева, – псс, военный.