– Смирно! – командую я.

  Сержанты громыхают дружным смехом, человек в рубашке польщëнно улыбается.

– За генерал-полковника вас приняли, товарищ старший прапорщик,– говорит один из них.

  Я понимаю, что подал неправильную команду, и то, что это было, почему-то, очень смешно. Да, погоны нужно подучить.

  До вечера дежурство идёт ровно и без происшествий, только Бандюк постоянно тупит и косячит.

– Бля! Как я так лоханулся? – сокрушается младший сержант Козятников, – я думал, что вы все трое с высшим образованием. Посмотрел, что ли, не туда?

  Бандюк никак не может выучить обязанности дневального. Уже на первом пункте он спотыкается и забывает всё, что так старательно учил целый день.

– Надо сделать так, чтобы Бандюк вообще не высовывался, сегодня по части полковник Толок дежурит, по-любому зайдёт, – озадаченно говорит Козятников, – этот всë выспросит.

– На очки его отправь, – зевая, подсказывает готовящийся ко сну Шабалтас, – пусть пидорасит до утра.

– Так и сделаем, – решает Козятников, – значит Гурченко и Титорев по очереди на пне, а Бандюк на туалете, – он облегчëнно и энергично выдыхает, потом поворачивается ко мне, – давай, Гурченко, командуй отбой.

– Рота! – ору я во всë горло, – приготовиться к отбою!

  Тут же казарма наполняется суетой, шуршанием одежды и шарканьем о пол ножками стульев. Через минуту все раздеты и стоят возле своих коек. Козятников молча кивает мне, и я кричу долгожданное и заветное «рота, отбой!» Раздаëтся короткий слаженный скрип пружин, тихое шуршание простыней, и всë замирает в немой тишине.

– Принять удобную позу для сна, – лениво командует Пикас, и тишину надолго разбавляют поскрипывания, треск и тихое копошение в кроватях.

  Когда все, наконец, улеглись, над ротой раздаëтся внезапный возглас младшего сержанта Шабалтаса:

– Тун-тун-тудун, – распевно восклицает сержант.

– ЧИУАУА! – хором отвечает правая половина роты.

– Тун-тун-тудун, – повторяет Шабалтас.

– ЧИУАУА! – подхватывает левая половина.

– Тун-тун-тудун, – продолжает сержант.

– О-О-О, ЧИУАУА! – заканчивает единым хором вся рота.

– Самцы! – одобрительно оценивает подчинённых сержант, – спите, рапаны, скоро подъём!

  Снова на некоторое время воцаряется тишина, и постепенно казарма наполняется мерным сопением, когда опять раздаëтся голос Шабалтаса:

– Первый взвод, муха под ротой!

– А-А-А-М! – звучит из дальнего угла большого учебного расположения.

– Третий взвод, муха под ротой! – снова раздаëтся через минуту.

– А-А-А-М! – звучит уже поближе.

– Шабалтас, ты заебал! Дай поспать! – недовольно ворчит сержант Пикас.

– Жопе слово не давали, – сквозь смех отвечает Шабалтас.

– Кто-то сейчас допиздится! – возмущается Пикас, вскакивая с койки.

– Э-э-э! Успокоились там! – кричит Козятников с поста дежурного.

– Да забейтесь вы уже все! – жалобно стонет сержант Граховский, – дайте поспать!

  Вскоре возмущения утихают и в сержантском отделении, наконец, засыпают.

  На улице уже ночь, и через открытые окна в казарму медленно заползает вечерняя прохлада. Словно холодная прозрачная медуза она просовывает свои щупальца между койками, проводит скользкими статоцистами по горячим телам, заставляет их на ощупь искать простыни и натягивать на себя. Какие сны она приносит спящим? Мы не знаем, мы дежурим. Но и нам становится чуть легче. Вспоминаю речку, брызнувший от меня под водой косяк мелких рыбëшек, отчаянную бомбочку Бамбавэячуны. Эх, вот бы сейчас туда…

  Бандюка спать отправляем первым. Я стою на посту. Козятников подходит ко мне и протягивает одно ухо от наушников.

– На, Гурченко, послушай, классная песня.