– В патрульную конечно, – удивлённо хмыкает Шабалтас.

– Патруль – отстой, – бормочет из-под берета, накинутого на лицо, Козятников, – идите в стрелковую, вот где служба.

– Ой, бля! – смеётся Шабалтас, – ну и что у вас за служба? Зеков в автозаках возить?

– Пфф! – презрительно фыркает Козятников и привстаëт на локтях, – мы зато постоянно на стрельбы ездим, в полевые выходы. Ты вообще, хоть из чего-нибудь, кроме калаша на КМБ, стрелял?

– Из ПээМа стрелял, – как-то неуверенно отвечает Шабалтас.

– Может из ПээРа? – смеётся Козятников, и поляна взрывается от смеха. Служим мы ещё недолго, но то, что ПМ – это пистолет Макарова, а ПР – палка резиновая мы уже знаем. Шабалтас не обижается и смеётся громче всех.

– У нас зато у половины роты в Мозыре значок «за 50 боевых задач» есть, – парирует он.

– Это называется «пятьдесят раз сходил мороженое поел», – не унимается Козятников. Снова раздаётся смех, – а мы недавно Пономаря конвоировали, – внезапно меняет тему он.

– Того самого? – подхватывает Шабалтас, с облегчением переводя разговор в другое русло.

– Да, восьмёрку строгача влепили, – отвечает Козятников, – жалко пацана, конечно.

– Вот, рапаны, – поднимает палец вверх Шабалтас, – слушайте, как не надо в отпуске себя вести. Служил, короче, в Светлогорске в отдельной роте чувак по фамилии Пономарь, и пошёл он, значит, в отпуск…

– А когда ты идëшь в отпуск, – перебивает его Козятников, – тебе нельзя за руль, нельзя купаться, нельзя бухать, ты собственность государства.

– Бухать нельзя?! – доносится возмущëнное откуда-то с краю поляны.

– Кому там, бл*дь, бухать не терпится? – Шабалтас выворачивает голову назад, высматривая возмутителя спокойствия, но возглас уже растворился в зелёной камуфляжной массе, – да, – продолжает он, – бухать нельзя. А вот Пономарь, как раз, и пошёл бухать с друзьями, и девку свою с собой взял. Ну, в общем, бухали они, бухали, и решил он бабу эту отодрать. А она и не против была. Короче, он её оттарабанил, потом ещё кто-то, и ещё… В общем по кругу пустили. Но её никто не насиловал, всë по согласию. А потом все конкретно накидались, и стало им скучно. И решили они снять кино на телефон. И сняли, – Шабалтас довольно улыбается и окидывает взглядом притихший взвод, после чего продолжает: – и на этом история могла бы и закончится, но кино это пошло по городу гулять с телефона на телефон по блютузу, понятно, да? И дошло до мамки этой бабы. И у мамки возникли некоторые вопросы к сценарию. Короче, сказала эта баба, что её изнасиловали, и даже, говорят, заплакала. Написали они, значит, заяву в ментовку, ну и тут закрутилось. Пономарь к этому времени уже на дембель ушёл, но его задним числом под трибунал отправили и стали судить. А баба эта его любила, оказывается, и когда поняла, что ему пи*да, заявление забрала и сказала, что всë было по согласию.

– И что, отпустили? – спрашивает кто-то.

– Ага, – усмехается Козятников, – аж два раза. Там несовершеннолетние были на хате, и Пономаря по двум статьям: изготовление и распространение порнухи и вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. Итог – восемь лет строгого режима. А баба эта, говорят, повесилась.

– Да ничего она не повесилась! – возмущается Шабалтас, – она сейчас встречается с черпаком из той же части.

– Может и так, – легко соглашается Козятников, – а вот про него нам рассказывали, что на зоне его уже опустили, он же по статье нехорошей пошёл…

    Мы замолкаем и перевариваем информацию. Сержанты, довольные произведённым эффектом, улыбаются и окидывают нас взглядом.

– Вот так, – подводит итог Шабалтас, – жизнь себе сломал, восемь лет коту под хвост.