– Умела бы я врать как следует, сейчас бы сочинила что-нибудь и повесила трубку.

– Почему? – спросил он тем же пустым голосом.

– Потому что, когда на звонок ответил Питер, до меня дошло, что развлечения и игры кончились. Если тебя убьют, они снова потеряют отца. И мне не хочется объяснять его потерю Питеру, Донне или Бекки.

– Особенно Питеру, – заметил он.

– Ага.

– Поскольку врать мне ты не умеешь, Анита, то просто расскажи.

Его голос стал чуть теплее, в нем слышалось чувство. Эдуард ко мне относился хорошо, мы были друзьями. Ему не хватало меня, когда меня не было, а мне – его, но всегда имелся маленький вопрос: что, если как-нибудь мы с ним окажемся по разные стороны одной проблемы, и придется нам в конце концов выяснить, кто же из нас сильнее? Я надеялась, что не настанет такой день, потому что теперь для меня здесь победы нет. Живыми мы будем или мертвыми, но для нас обоих это будет поражением.

– Ты знаешь, кто такие Арлекины? – спросила я.

– Французские клоуны? – Он не стал скрывать недоумения в голосе.

– В другом контексте тебе не приходилось слышать такое название?

– Анита, игра в двадцать вопросов – не в твоем стиле. Говори прямо.

– А интересно, я что одна такая среди внештатных охотников на вампиров, кто в этом вопросе абсолютно непросвещен. Мне чуть лучше теперь, потому что и ты не знаешь. Очевидно, Жан-Клод прав и это действительно огромная и темная тайна.

– Рассказывай.

И я рассказала. Рассказала ту малость, что знала об Арлекине и его банде. Действительно немного.

Он так долго молчал, что я сказала:

– Эдуард, я слышу, как ты там дышишь, но…

– Я здесь, Анита. Я думаю.

– О чем?

– Что ты мне всегда даешь поиграть с самыми лучшими игрушками.

Голос его был уже не пустым, а радостным от предвкушения.

– А если эти игрушки окажутся побольше и покруче тебя и меня?

– Тогда мы погибнем.

– Вот так вот просто. И ты ни о чем не будешь сожалеть?

– Ты про Донну и детей?

– Да. – Я встала и начала расхаживать по ванной.

– Я пожалел бы, что их оставил.

– Тогда не приезжай.

– А если тебя убьют, я всю жизнь буду думать, что мог тебя спасти. Нет, Анита, я приеду, но приеду не один.

– Но только совсем уж психов не привози, ладно?

Он засмеялся – тот смех чистой радости, что я от него слышала не больше шести раз за все семь лет нашего знакомства.

– Обещать не могу, Анита.

– Ладно. Только, Эдуард, я серьезно. Из-за них не хочу, чтобы тебя убили.

– Я не могу перестать быть собой, Анита, только потому что люблю Донну. Или потому, что должен теперь думать о детях.

– А почему? – спросила я, и мне вспомнился разговор, который был у нас с Ричардом, когда я думала, что я беременна. Он думал, что раз так, я перестану быть федеральным маршалом и охотником за вампирами. Я с ним не согласилась.

– Потому что тогда это буду не я, а любят они меня. Пусть Донна и Бекки не знают всего, что знает обо мне Питер, но они знают достаточно. Они знают, что мне пришлось сделать, чтобы спасти детей, когда Райкер их захватил.

Райкер – это был такой очень плохой человек. Он занимался нелегальными археологическими раскопками, и группа любителей – защитников старины, в которой состояла Донна, оказалась у него на пути. Так что не Эдуард и не я высветили этих детишек на радаре у Райкера – приятно знать, что мы не совсем виноваты в том, что случилось. Райкер хотел, чтобы я выполнила для него определенное заклинание. Честно говоря, я недостаточно хороший некромант, чтобы оно получилось, но он бы мне не поверил. Он пытал детей, чтобы заручиться моим и Эдуарда сотрудничеством. У восьмилетней Бекки – тогда ей было шесть, – оказался серьезный перелом кисти, а Питер подвергся сексуальному насилию со стороны охранницы. Нам пришлось смотреть видеозапись. Райкера и всех его людей мы перебили, детей спасли, и Эдуард уговорил меня отдать Питеру мой запасной пистолет. Он тогда решил, что если дело обернется плохо, пусть лучше Питер погибнет, отбиваясь, чем снова попадет в руки врагов. Я не стала спорить – видела, что они с ним сделали. Питер на моих глазах разрядил всю обойму в тело той женщины, что его насиловала. И стрелял из пустого пистолета, пока я его не отобрала. Никогда мне не забыть его глаза, когда он сказал: «Я хотел, чтобы она мучилась».