– Куда ты? – раздался в тот же момент его негромкий, ровный и, как и накануне вечером, невозмутимый голос. Совершенно, абсолютно посторонний голос и от того еще более неприятный.

Она испуганно вздрогнула, на миг замерла. Потом резко повернулась к нему, словно готовясь отразить возможное нападение, и зло, взглянув своими прекрасными, сверкающими, темными глазами, почти прокричала:

– Откройте мне немедленно! Что вы на меня смотрите? Откройте, я кому сказала! – повторяла и повторяла Лера, стремительно теряя самоконтроль.

– Ну, что же ты кричишь на всю тихо спящую мою коммунальную квартиру? Пожалуйста, сейчас открою, только не волнуйся так.

Он встал, неторопливо и размеренно подошел к двери, легко открыв ее, нажатием какого-то маленького и неприметного рычажка. Она тут же, не произнеся больше не слова и не оглядываясь, устремилась в пустоту темного коридора, где сумела, к превеликому своему счастью, справиться с входной дверью самостоятельно и навсегда ее громко захлопнуть за собой. Стремглав она неслась вниз по отвратительной лестнице, такой же затхлой, как и его проклятое чердачное жилище, затем бежала по любимой с детства набережной реки Мойки, которую, кажется, возненавидела в то раннее утро. Возненавидела всей своей душой, возненавидела навсегда. А высокие дома, спящие, великолепные особняки, замершие по двум сторонам реки, как всегда надменно отражались в спокойных и безучастных, дремлющих водах. Они величественно, безразлично и безмолвно взирали на нее, сумасшедшую, взбалмошную и безнравственную девчонку, взирали так, как теперь, видимо, на нее будет смотреть весь мир. И ей стало казаться, что молчанием своим они ее укоряют, и, быть может, навсегда отвергают, выбрасывают из охраняемого ими пространства.

Познавшая впервые отвращение к самой себе, она неожиданно, словно споткнувшись, и пытаясь сохранить покидающее ее равновесие, молниеносно остановилась возле Юсуповского дворца, замерла и, вдруг… рассмеялась. Громко, во весь голос, нарушая тишину безлюдного и чистого утра:

– Ох, я же даже не знаю, как его звали. Нет, нет, нет! Не было этого! Приснилось, придумалось, пригрезилось… Все, что угодно! Только пусть этого не было со мной! Не было, не было, не было… – не переставая, повторяла она вслух, как магическое заклинание, в которое сама начинала верить в то раннее утро, которое встретила на пустынном берегу Мойки.

Тихо закрыв за ней дверь своей комнаты, сразу ставшей вновь пустой и окончательно заброшенной, он неторопливо подошел к большому окну, и отдернул, висевшую на нем, старую, пыльную штору. Спустя долгую, показавшуюся напряженной, минуту она стремглав выбежала из парадного подъезда и быстро, быстро, не оборачиваясь, пошла вдоль Мойки в сторону Исаакиевской площади. Она удалялась столь стремительно, будто совершенно ничего не оставила позади себя – ни упоения, ни сожаления, ни воспоминания. Сергей задумчиво и безотрывно смотрел ей вслед, смотрел до тех самых пор, пока девушка не исчезла за плавным поворотом набережной, где река, изгибаясь, проплывала под Поцелуевым мостом. Но ему все продолжало казаться, вопреки реальной невозможности, что он слышит звонкий, разгневанный стук ее высоких каблучков о видавший виды, равнодушный серый асфальт мостовой. Так он простоял задумчиво у окна, какое-то время, долгое ли, короткое, и сам не понял. Затем тихо, но ясно вслух произнес:

– Дай, Господи, мне тебя еще, когда ни будь встретить… – сказанные слова, казалось, полностью заполнили пространство его небольшой комнаты и перетекли в пространство его будущей жизни, которую предстояло прожить. В одиночестве?