Медленно они поднимались по старой полутемной лестнице, минуя ее крутые длинные пролеты, поднимались устало, часто останавливаясь, то ли слушая тишину, то ли боясь споткнуться в полумраке, то ли пытаясь почувствовать и предугадать то, что их ожидает. Так останавливаясь, они, тем не менее, подходили все ближе и ближе, к его квартире, что была на самом верху. Открыв ключом тяжелую деревянную дверь XIX столетия, он провел ее в огромный темный коридор, наполненный какими-то устоявшимися, будто въевшимися в стены запахами, словно впитавшими в себя само время. Из темноты трагически выглядывали несколько закрытых белоснежных дверей, за которыми ее ждала неизвестность. Словно о чем-то подумав, он выбрал самую отдаленную дверь из всех.

И снова щелкнул замок, казалось, предостерегающе простонала или проскрипела тяжелая створка двери, и он пропустил ее в комнату с двумя огромными окнами и высоким потолком со старинной орнаментальной лепниной, чудом уцелевшей здесь. Не прибранное пространство с приметами хронического беспорядка показалось девушке заброшенным, печальным, абсолютно неуютным и неприкаянным. Лера, молча и безучастно, разглядывала помещение, и решила, что этот человек долгие годы живет один. Мужчина, было исчезнувший, тем временем вернулся, видимо, из кухни принес обещанный чай, явно плохо и неумело заваренный, и зефир в шоколаде, тоже, совершенно, определенно не сегодня и даже не вчера купленный. Еще какое-то время они молча сидели за его неприбранным столом, накрытым видавшей виды клеенкой, изготовленной приблизительно в позапрошлом десятилетии. И он продолжал внимательно смотреть на гостью, тихо и задумчиво, словно стремясь угадать какое-то ее неназванное желание, не подозревая, кажется, что никаких желаний в этой уставшей девушке просто нет. Она же пренебрежительно изучала его жилье, не имеющее ничего общего с важным для нее словом «интерьер», но удивительно согласующееся, на ее взгляд, со словом «случайность». И молча глотала отвратительного вкуса чай, налитый незнакомым мужчиной. Пила этот отвратительный чай, который и чаем то не могла назвать, чтобы только не общаться с ним. Периодически, независимо от сознательной воли и желания, на ее лице проявлялась слабая гримаса отвращения, смешанного со ставшим в эту ночь постоянным ее спутником – раздражением.

– И зачем я здесь? – удивленно думала Лера, понимая, что должна немедленно встать и уйти. Но то ли от усталости, то ли еще от чего-то, продолжала оставаться на предложенном ей месте.

И та белая ночь все же стала их первой ночью, внезапной и отчаянной, проклятой ею впоследствии не единожды и все же не забытой и лелеемой в памяти и сердце. Она стала ночью, когда она печально пыталась, безжалостно используя по сути постороннего человека, обрести трагически необходимое ей в те недели забытье, чтобы оторваться от мучительной неразберихи собственной жизни, забыть все происходящее хотя бы на короткое время. Только бы перестать все время думать об изменах Андрея, и поступить, наконец, так же, как он.

Так же, как он. Мужчина, которого она так сильно и, кажется, безнадежно любит, и без которого, все же, не мыслит своей жизни. Не мыслит.

– Пусть будет так. Пусть он делает с этой Ксаной все, что хочет. Я сделала то же самое, – шептала под утро сквозь слезы Лера.

Ранним утром, пока человек, встреченный ею случайно накануне, спокойно отвернувшись к стене, спал, она, не сомкнувшая ни на миг глаз, быстро натянула джинсы и белоснежную блузку с многочисленными пуговичками, которые наспех пыталась застегнуть на ходу, стремительно направившись к двери. Старый замок никак не поддавался, она безуспешно его дергала, злилась, пытаясь открыть, распахнуть дверь, если будет надо, сломать запертые створки. В отчаяние стукнула кулаком по дверной створке, белой и безразличной, чужой, как все в этой комнате.