Рыцарь замер на мгновение, стакан с ромом застыл на полпути ко рту. В его стальных глазах мелькнуло что-то похожее на интерес, может быть, даже удивление, хотя скорее – заинтригованность дерзостью. Он ожидал чего угодно – отряда спецназа, еще монстров, но не ее, появившуюся так буднично посреди этого хаоса.

Он хмыкнул, и кривая усмешка тронула его губы.

– Зависит от дамы, – протянул он, делая глоток. Затем кивнул на единственный уцелевший стул у стойки – присаживайтесь, мадемуазель де Монтескье. Расскажите, зачем пожаловали в мой скромный импровизированный банкетный зал. Надеюсь, у вас есть что-то поинтереснее, чем эти дилетанты.

Он указал подбородком на останки монстров. В его голосе звучал откровенный сарказм, но и нотка почти детского ожидания нового, более захватывающего «развлечения».

Элеонора де Монтескье с безупречной грацией обошла лужу черной жижи и обломки хитинового панциря, словно это были всего лишь неудобные предметы мебели на светском рауте. Она без тени брезгливости взяла другой, менее заляпанный стакан со стойки, протерла его салфеткой, извлеченной из внутреннего кармана пиджака, и протянула Готфриду.

– Раз уж вы так любезны – ее голос был ровным и мелодичным, контрастируя с царившим вокруг хаосом и запахом смерти.

Готфрид хмыкнул, но наполнил и ее стакан темным ромом. Он отметил про себя, что она даже не поморщилась от резкого запаха алкоголя.

Они молча выпили. Готфрид – залпом, Элеонора – медленно, оценивающе, словно дегустируя редкое вино.

– Передовые отряды «Эгиды» завершают зачистку города – начала она деловым тоном, глядя куда-то сквозь разбитое окно – устанавливают защитный периметр. Пришлось прибегнуть к некоторым не самым конвенциональным методам. Грязновато, не спорю, и с точки зрения устаревшей этики – предосудительно. Но, черт возьми, эффективно. Думаю, мы выиграли немного времени – она сделала еще один маленький глоток – вряд ли этого хватит надолго, учитывая масштаб угрозы, но это позволит нам разработать более основательный план.

Готфрид издал низкий, горловой смешок, который мог бы сойти за кашель у обычного человека, но в его исполнении звучал как скрежет могильных плит.

– Ах, «Эгида»! Вечные блюстители морали и защитники человечества – он растянул губы в саркастической ухмылке, обводя рукой разгромленный бар – и как же, позвольте полюбопытствовать, выглядели ваши «неконвенциональные методы»? Устроили показательное сожжение еретиков на центральной площади? Или просто залили все напалмом, не разбирая, кто там – монстр, а кто – запоздалый любитель ночных прогулок? Периметр, говорите? Прекрасно! Уверен, эти очаровательные создания, – он кивнул на ошметки твари у своих ног, – страшно испугаются колючей проволоки и табличек «Осторожно, злая «Эгида»!»

Элеонора даже не дрогнула. Ее лицо оставалось бесстрастным, лишь в глубине серых глаз мелькнул холодный огонек. Она поставила стакан на стойку.

– Мы сделали то, что было необходимо для минимизации потерь среди гражданского населения и обеспечения плацдарма, господин фон Айзенвальд. Эффективность – единственная этика, имеющая значение, когда цивилизация балансирует на краю пропасти. Сентиментальность – непозволительная роскошь, ведущая лишь к увеличению числа жертв. Те, кто цепляется за устаревшие догмы о «чистоте методов», обычно заканчивают в роли красивой, но бесполезной статистики.

Ее слова были отточены, как лезвие гильотины, холодны и точны. Готфрид посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом. На его губах играла странная, почти задумчивая улыбка.