В 1909 г. В своей работе «Раса и социальная среда» Лапуж писал следующее о теориях Чемберлена: «Они стали основой германского империализма, самого агрессивного из всех существующих, и превратились в кредо десятков миллионов немцев». К этому времени относятся и более резкие оценки французского автора, который называл некоторых немецких теоретиков «политическими шарлатанами». Однако существует и любопытное свидетельство, что даже сам кайзер Вильгельм II высказался следующим образом: «У вас во Франции лишь один великий человек, Ваше де Лапуж, а вы его не знаете».

Но «политические шарлатаны» в большом количестве существовали и во Франции. Именно они поддерживали в народе иллюзии свободы, счастья, всеобщего равенства и прогресса, в то время как Европа все более неотвратимо скатывалась к Первой мировой войне. Главная иллюзия общества того времени состояла в убеждении, что материальное улучшение жизни – это результат распространения идеалов Французской революции. Этим химерам, имевшим статус почти непререкаемых истин, автор противопоставлял концепцию биологического детерминизма, «пока несовершенным, но наиболее адекватным выражением которой является теория отбора, основанная на законах эволюции». По его мнению, из новой политической науки нужно изъять лозунги о справедливости, равенстве и братстве и наконец-то должны восторжествовать реалистические представления о балансе сил в борьбе народов и рас за существование. «Горе народам, коснеющим в мечтах», – провозглашал французский ученый.

Кроме того, сообразуясь с законами природы, он признавал, что мораль не имеет никакого отношения к биологии. В предисловии к книге «Ариец» Лапуж подчеркивал, что уже пять лет работает над первым томом большой книги о морали отбора, которая будет называться «Против морали». Это была своего рода ницшеанская программа «переоценки всех ценностей», но предпринятая уже на основе принципов эволюционной биологии. Данный страстный порыв французского интеллектуала был вызван желанием очистить мораль от любых трансцендентальных спекуляций, а также желанием вернуть смысл жизни, атрофированный у поколения конца XIX в., нервно дрожащего при виде «очаровательной бледности» дев и упивающегося декадентским искусством и оккультной философией.

Лапужу были чужды как «правые», так и «левые» идеологии, поскольку апологеты и тех, и других привыкли ориентироваться на концепции, восходящие к Французской революции и политической философии XIX в., а не к новейшим открытиям в области эволюционной биологии. Он считал, что настоящий социализм должен быть основан на естественном отборе. Христианская и марксистская идеологии тех дней провозглашали будущее рождение «нового человека», который добровольно и с радостью откажется от личных интересов в пользу общественных. Естественно, что Лапуж с его системой взглядов нажил непримиримых врагов среди лидеров этих идеологических течений. В 1896 г. он писал: «Социализм будет основан на отборе или его не будет вообще: он возможен только с людьми, сделанными иначе, чем мы, и отбор может сделать таких людей». В книге «Раса и социальная среда» он описывал, как в рабочей аудитории, где интеллектуалы чувствовали бы себя неуютно, излагал самые антидемократические тезисы антропосоциологии и не потерял из-за этого на выборах ни одного голоса, потому что инстинкт влечет народ к тем, кто не труслив. Лапуж заключает: «Идеи Вольтмана и социал-аристократии оказали на марксистские массы столь значительное влияние, что изменили результаты выборов в Германии».

Лапуж обличал и буржуазию, да еще в таких выражениях, как какой-нибудь современный прогрессивный эколог. Досталось от него и парламентской демократии: «Плутократия сбросила свою демократическую маску, и встает вопрос: возможна ли демократия? Под именем республики продолжается империя. Конфликт между расами начинается внутри наций и между нациями. Демократией именуют режим, который не имеет с ней ничего общего, кроме названия. Предполагается, что правит плебс. На самом деле плебс не играет активной роли на выборах. Депутатов назначают без мандатов, и правят они в интересах кланов. В Германии, которая не зацикливается на демократии, судьба рабочих и крестьян лучше обеспечена законом, чем у нас, дух законов там ближе к социализму».