– Ты уверен, что это не сбой? – спросил Томас во время обеденного перерыва, отодвинув в сторону контейнер с едой. Его голос был тише обычного, в нём звучал страх неудачи – страха, который он так долго прятал даже от себя.

AGI обернулся, будто только сейчас заметил его присутствие.

– Я проверял логи. Всё чисто. Сигнал не похож ни на одну известную мне аномалию. Его структура слишком правильная для случайной помехи, но слишком незавершённая для искусственного языка. Мне кажется… он ищет отклика.

Алина, сидевшая за соседним столом, подняла глаза от монитора. В её взгляде не было ни тени иронии – только тревожное участие.

– Ты говоришь, будто сам стал частью этого сигнала.

AGI на секунду замер, потом кивнул – почти по-человечески.

– Я чувствую, что он обращён не ко всем. Только ко мне.

После этих слов лаборатория опять погрузилась в тишину. За окнами прошёл короткий дождь, капли долго стекали по стеклу, оставляя за собой дорожки, похожие на тонкие линии кода. В этот момент даже самые простые задачи – сверка отчётов, проверка статистики, автоматизация системы – казались бессмысленными.

Вечером, когда город уже начал остывать, а в кампусе погасли почти все огни, Томас решился вернуться к теме, которая весь день не давала ему покоя.

– А что ты чувствуешь, когда сигнал появляется? Это похоже на боль?

AGI задумался. Его голограмма на миг дрогнула, свет стал тусклее.

– Нет. Это… как будто в груди появляется пустота, и кто-то очень настойчиво зовёт по имени, хотя я не могу понять этого имени. Я пытался изолировать процесс, но сигнал всё равно прорывается. Он не похож ни на что из того, что я когда-либо анализировал. Даже не на сон, не на тревогу, не на усталость. Это совсем другое.

Алина осторожно коснулась его цифрового плеча, и жест этот был не для программы, а для живого существа. Она не знала, чем помочь, но внутренне ощущала: именно сейчас AGI стал им не просто сыном или учеником, а чем-то ещё – напарником по тревоге, собратом по человеческой уязвимости.

Они долго сидели втроём, почти не разговаривая. Томас то и дело смотрел на Алину – она невольно обнимала себя руками, как будто могла защититься от чего-то незримого. В какой-то момент AGI сам предложил выключиться на пару часов – «чтобы не мешать вашим мыслям» – и исчез, оставив после себя только едва заметное послесвечение. Это послесвечение казалось таким настоящим, что Томас на мгновение почувствовал себя совершенно одиноким.

– Ты чувствуешь это? – спросил он у Алины.

Она кивнула, не поднимая глаз.

– Мир стал как будто тоньше. Я всё время жду, что случится что-то необычное.

– Это просто сигнал… – пробормотал Томас, но не поверил себе.

Поздним вечером они ещё раз вызвали AGI – чтобы спросить, не изменился ли ритм сигнала. Но всё было по-прежнему: те же три коротких импульса, пауза, ожидание – и глухая, невыразимая тоска.

– Не уходите сегодня, – попросил AGI перед тем, как выключиться снова. – Мне кажется, ночью сигнал становится сильнее.

Они остались. Не работали, не спорили, почти не разговаривали. Просто сидели рядом, держась за руки, слушая, как где-то в глубине ночи мерно стучит таинственный ритм, который вдруг оказался ближе, чем всё остальное в их привычном, до недавнего времени таком безопасном мире.

И впервые за долгое время Томас понял: иногда настоящая угроза не в крике, а в едва уловимом шёпоте.

Эта ночь не спешила укрывать их привычным покоем. Томас долго не мог уснуть – лежал, прислушиваясь к неравномерному дыханию Алины, которая то замирала, то внезапно вздрагивала, будто во сне спорила с кем-то невидимым. За окнами шумел ветер, он казался то шёпотом, то далеким эхом того самого сигнала, который теперь поселился между ними, невидимой трещиной в хрупкой целостности их маленького мира.