Таким образом, на этой планете впервые прошёл дождь, правда, с такой нахрапистой силой, что в долю мгновения, как только эта обильная струя хлынула из пожарного шланга чайника – враз обмыла рёбра мегаполисов. Смог и запах кофе навсегда был прижжён в недрах атавистического мозга. Сухие тучи, доныне вечно закрывавшие небосклон их планеты, теперь, по вразумительным причинам, пропустили сменяющееся чередование цветных переливов на почерневшем полотне неба, – как видите, я успешно дебютировал умелым цирюльником!

Может, я потому такой умелый, что в моих руках не шелестят банкноты? – я успешный банкрот, всеми забытый, – а желтопрессованные слухи обо мне — залог такого успеха. Конечно, весь антураж моего заведения – хлам и старье. Кто бы захотел пить из антикварных черепов всю ту абракадабру, в них замешанную? Их содержимое мне следовало бы слить на помойку ещё несколько миллиардов лет назад. Доныне, я был уверен, что они наполнены астроградным суслом, – как меня уверил мой поставщик отбросов промышленности; но как только они пропали прежде, чем забродили, место уверенности заняло смутное сомнение. Во всяком случае, меня в этом убедил мой постоянный посетитель — добропорядочный зоил.

При дегустации он уселся за стойку, и, словно мой давний друг по несчастью, выпил залпом по чарочке из каждого черепка, дабы ободрить и закалить вкусовые рецепторы перед поездкой в другие заведения. Напившись, он одурённым — да не охмелённым – обернулся на меня у входных дверей и разочарованной флегматичностью протянул: «А в ту, лысую, для вкусу добавь с горсть корицы и ванильного сахара и разугрей, – а то, как сопли!». Я покорно исполнил просьбу, поставив башку нагреваться на маленький огонёк. «Всё-таки перестарался… — печально вывел я, помешивая, – кто ж знал, что тромбом отключения электропередач, я задену их главную артерию?»

Тем временем вопреки моим предположениям, горожане на Лысой планете нюхнули веселья… Рёбра-высотки всколыхнул прилив лёгочного бриза; запахло летом, какого здесь никогда не знали. Чуть ли не каждый ощутил некую внутреннюю тягу к познанию собственной души, – которая, к слову, начала свою историю с неоново-песчаного побережья детства – одымлённого призрачным флёром дымки испарений на светло-сизом небе – под мягкие и тёплые брызги выныривающих из воды дельфинов.

Дух Ребёнка — Мединит (так его зовут), наконец встал на ноги и без опоры на рёбра, сделал свои первые, самостоятельные шаги. Рёбра же покорёжились, истончившись без своих бессменных наполнителей – гомункулов и с них медленно начали сползать жидкие камни рабства.

Довременно спохватившиеся правоохранительные органы, – которым тоже оказалось не под силу противостоять потустороннему посылу, – со своими замшелыми резиновыми дубинками, повылезали из своих машин и моментально их сигареты, – все ещё удерживаемые в клешнях рук в готовности вновь быть просунутыми между зубов, тронувшихся гниением, – вдруг задымились ароматом дамского флирта. С запозданием уловив нотки пьяняще-вишнёвого вкуса и вспыхнув с затяжной медлительной серьёзностью недоразумения, они зашлись расцветать на глазах, сменяя свой гранитный оттенок кожи – на оттенок мягко-персикового цвета, спускающийся ниже от лица. Сигареты повыпадали из рук, как заключительное любовное письмо, опущенное в почтовый отсек; как последний жёлтый лист ноября. Их веки обмякли и суровый взгляд отошёл, опустившись к растроганной душе. Глаза с детским восторгом – все ещё пребывающие в стадии метанедоумения – захлопали удлинившимися и овлажнившимися крыльями ресниц. Ах, как же здесь прекрасно!..