Как устроены гомункулы? У них – как и у вас — есть защитная эпидермальная покрышка, – только наждачнее и плотнее; есть мышцы, приводящие их в движение, и кости, – в нашем случае сделаем уклон на рёбра, служащие защитой внутренним органам. Без этих рёбер они сделались бы во много раз – если не совершенно — уязвимыми перед любым толчком либо ударом; к тому же рёбра цепляют на себя мышцы, несущие ответственность за дыхание. Система сложна, что ещё более усложняется вынужденностью пребывания в системе именно этой плоти.

Допустим, если остов планеты не делать по их подобию, а переиначить на скелет морской рыбы, то она тотчас бы нашла море и уплыла в глубину; освободилась или растворилась, вообразив себя птицей, бабочкой — да как на душу ляжет: её не видно, и решать ей одной, кто она, где и зачем.

Простота – это залог просто, без прикрас, глубины, – уже подразумевающей «бездонность»; просто радости, уже подразумевающей «искренность»; просто преданности, исключающей подставные, невнятные и юлящие эпитеты. Простота! – это чистота, невинность и искренность. Хватить разыгрывать сцены! – естественность, кроющаяся в простоте, всегда примагничивает любовь, которая звучит в её сути. Всё искусственное – есть маска иллюзии! Простота всегда внушительнее и выразительнее звучит в просто «глубине», чем в «бездонной глубине», или в «настоящей преданности». У каждого из вас для подставного эпитета найдётся множество толкований, только вот корень истины не требует толкований, он для всех един (точно так же как и исход). Простота не претерпевает рефракций своего подлинного значения, ведь обитает глубже всех этих кривозеркальных отражений. Простота — это дно Космоса.

Почему так бывает, что дно глубокого моря виднее дна мелководного озёра? Потому что глубина лежит на поверхности. Зато отражающая способность непобедимо выше именно у мелководного озёра, куда частенько заглядывают посмотреть на себя эпитеты, любуясь своей красотой и неповторимостью. Меньше рёбер – глубже дышится; проще система – счастливее жизнь.

Смотрю на них и улыбаюсь. Даже не ожидал, что марионетки смогут обрести самостоятельность и я буду наслаждаться концертом, не принимая в нём непосредственного участия. Ничего не делаю, а их становится всё больше… И вот эти марионетки превращаются передо мной в разноцветную радугу коктейлей: «Бермуды», «Кровавая Мэри», «Империал» и т. д., – явившись наполнителями черепных коробок восьми разных планет. Замаринованные и захмелённые марионетки. Но, позвольте, кто же наполнил эти, достойные похвал, безмозглые бокалы? Именно они. Они пьяны и пресыщены своим бессилием; они пьяны, – как анестезия от боли, которую сами выдумали; пьяны моими снами и знаками, которые я посылаю в каждую отдельную башку символами, способными заставить их отреагировать на меня, – зачастую используя приёмчики с запугиваниями. Только тогда их извилины начинают шевелиться; черепные коробчёнки затворяются; глазницы зашториваются и их попритухшие огоньки скрываются в корни пяток. Начинаются настоящие шаманские танцы; магические ритуалы дёргающихся анатомических скелетов. Тогда же они сцепляются руками между собой, и, задыхаясь, дают панического гогота бессилия. А костёр в этом круге все возгорается и растёт. Вот уже его языки облизывают – нежно обжигая – выбеленные косточки. На кого взгляд ни кинь, кругом один и тот же концерт, – целый