– Держава, говорите, – это важно, ухмыльнулся Никита, но Вы какое имеете к ней отношение? И как сказанное вяжется с моим творчеством? Главное: что если Ваше предложение мне окажется не по душе – как тогда?

– А здесь вариантов предостаточно. Например про нашу страну: сами во время своей поездки не очень—то захотели её поддержать, уж простите за тавтологию великодушно, гонорарчиком не поделились, а жаль! Ну, да первый раз ничего, простительно, а вот дальше посмотрим, посмотрим.

Манера повторять одни и те же слова сильно раздражала Никита, но он сдержался.

– Эти деньги я заработал сам, а теперь получается, что я что—то должен неизвестно кому, а Вы при этом за мной следите?

– Стремимся помочь, не следим, не дай Бог! А вот забывать о государственных интересах не стоит, это я Вам по секрету сейчас говорю, никому не выдавайте меня, ладно? – куражился наглец.

Выучка явно профессиональная, реакция мгновенная, наставник (что уж кривляться, ясно, кто верховодит) жонглировал болванками заранее отработанных безупречных аргументов, как вольтижёр кольцами на канате в цирке. Спорить невозможно, разговор мог приобрести самый неожиданный характер, говорил Никите его богатый опыт бюрократического общения с разномастными руководителями. Но последний заход решил напоследок сделать, несмотря на начинавшую клонить в сон усталость.

– Вы по—прежнему не отвечаете на мои вопросы, как я могу продолжать с Вами общаться – я даже имени Вашего не знаю!

– Ну, – усмехнулся собеседник, – всему своё время, дорогой мой, узнаете. Весьма существенно, чтобы у нас не возникло взаимного отчуждения, я хотел бы подчеркнуть взаимного. С моей стороны его пока нет, но это пока, как Вы понимаете, да—да, пока!

Опять повтор. Правда, теперь акцент делался каким—то иным, гипнотическим способом – не интонацией, а скорее выразительными средствами: движением рук, пристальностью взгляда с претензией на проницательность, затянувшейся паузой, ещё черт знает чем, попробуй пойми. За сим последовало продолжение

– Наша задача, и Вы нам поможете, состоит в том, чтобы устранить отчуждение, не нашего с Вами, нет (короткий выстрел глазами в сторону Никиты), а наметившуюся в нашем обществе червоточину, его разрушающую, и тогда мы сможем добиться наших целей, вернуть присущее глубинному менталитету единение, который пребывает сейчас в латентном состоянии, но, к счастью, никуда не ушло, не забылось, пока не забылось. Люди перестали понимать значение тотального блага, на которое потрачено столько сил, и вот итог: индивидуализм, повальный нигилизм, распущенность, ложное ощущение доступности иных, чуждых нам ценностей.

Ах вот как, – Никиту парализовало: откуда же ты взялся, в каком анабиозе пребывал все прошедшие годы, из какого питомника тебя выпустили? Конечно, бывают чудеса самосохранения – слышал про нетленного Ламу в Иволгинском дацане, но чтобы такое здесь, после стольких лет, в центре города, на выставке современного искусства..

– Вы задумались, друг мой, а разве я открываю нечто новое для Вас, или опять не понравилось? Наверняка в школе учились ещё тогда, в НАШЕ время, учебники по истории штудировали, классиков не забыли, помните, какой дух царил, дружно жили, помогали друг другу, вниманием не обделяли, обо всех заботилось государство, а что теперь? Никакой радости в лицах, даже здесь, в галерее – уныло, тускло (действительно, окна зашторены, свет приглушён для большего эффекта от напольной подсветки), шепчутся между собой о чём—то, а душа отсутствует, нет её!

– Зато есть ощущение индивидуальности, личного восприятия, как отражение внутреннего чувства, Вам не кажется, что это важнее, чем строиться рядами? Прошлись уже разок, не очень получилось, может стоит иначе попробовать иначе, не пора ли? —возразил Никита, забыв, что перед ним – не искусствовед и не политолог, не говоря уже про сферу художественную, потом продолжил, – и выразительность появилась вместо обобществлённости, так Вы выражаетесь?