Антипоэзия. Стиходелии разных лет Дмитрий Гольденберг
Дизайнер обложки Александр Грохотов
Иллюстратор Rockford Orvin
Иллюстратор Филипп Никаноров
Благодарности:
Ольга Черных
Дмитрий Васильев
Алексей (Al-Ex) Барацков
© Дмитрий Гольденберг, 2022
© Александр Грохотов, дизайн обложки, 2022
© Rockford Orvin, иллюстрации, 2022
© Филипп Никаноров, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-0055-4304-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Книга 1-я. ИЕРОГЛИФ
1989—2004
Из декораций
Лежит луна лимонной коркой.
Осколками стакана – звёзды.
Распахнут мир оконной створкой,
И свет гасить ещё не поздно.
Трамвай, затерянный во мраке,
Колёсами пространство режет.
И полуночный вой собаки
Вливается в трамвайный скрежет.
И падает звезда, сгорая,
И, словно птица, рвётся ветер
Из пыльных декораций рая,
Из городской железной клети.
Шаман
Пой песню,
пока поётся-играется
пророку непроизносимого имени.
Пей плесенью
подёрнутое счастье, из пальца
высосанное, словно из вымени.
Бей в тамтам, вытанцовывая замысловато,
словно солнце в стакане, усиженном мухами,
сомнамбулически перемещайся во времени.
Завывай первобытно, прорывайся фальцетом кастрата,
одержимый шалящими духами,
ты – избранник, надежда племени.
Зацелованный жадными языками
отблесков кострового пламени,
в позе растерянного постового у знамени,
Обнятый неисчислимыми руками,
тянущимися к тебе из океана всемирной памяти
аnd squinting as if awaiting a vicious tsunami
оr maybe some other no less destructive calamity.1
Весна в Вавилоне
Это просто весна.
Вавилон, дай отведать мне снова тумана
Из колодцев дворов и пройти мимо древних камней,
И на звёзды смотреть твои допоздна,
Добавляя своих из пустого кармана.
Дай опять прожигать свои ночи окурком,
В дырках видя тот облик, лишающий сна,
Что берёг, не смыкая очей.
Ну а то, что слетает со стен штукатурка
И за ней не окажется вдруг кирпичей —
Это просто весна.
До звезды
Ветошь ушедших лет.
Фильтры изжёванных сигарет.
Полночь, крадучись, подлая, брысь!
Дверь подсознанья, сезам-отворись.
Жажда сухой воды.
Эти знакомства мне до звезды.
Вести с полей: урожай конопли
Прошлого года мы превзошли.
Белые простыни, чёрная кровь.
Татуированная любовь.
Воспоминания стёрлись до дыр.
Джинсы, тельняшка – славный мундир!
Компромистерия-буфф!
Ясно только, что туман – неизбываем.
Компромисс, быть может, не-избежен,
Но-исхожен, поперёк и вдоль.
.
.
.
Нет времени обрести душевный покой.
Врач прописал мне его дрожащей рукой.
Звёздная соль крупного помола на небе,
На ржаном чёрном хлебе.
.
.
.
Приближаясь к дому, вполголоса пой
Старые гимны ветру, траве и листьям,
Стенам, улицам и площадям
Города прописных истин.
Смех сквозь слёзы
[1]
Человек – заброшенный дом, глаза – выбитые окна.
Рот – как дверь, заколоченная наглухо.
Вокруг – немой пустырь, лужи, битые стёкла.
Крыша, съехавшая набекрень – кепка, сдвинутая на ухо.
Лицо – фасад. По стене катятся слёзы дождя.
Их не спрячешь, не вытрешь насухо, не смахнёшь.
Наверно, так раньше плакали при смерти вождя,
Когда в последний путь на лафете отправлялся вождь.
Крошево штукатурки вперемешку с хаосом
Перекрытий, балок, труб и стропил.
Дом уплывает под воображаемым парусом
По реке улицы, без руля и ветрил.
[2]
Ночь превращается в день,
Свет превращается в тень,
Дом превращается в дым,
Если его поджечь.
Целое состоит из частей,
Органов, нервов, сухожилий, костей.
Капля по капле, точь-в-точь,
Камень заставит течь.
У дочери есть единственный сын,
У нас – единственный Бог.
В руку – вчерашний сон,
Бег дести тысяч ног.
Год исходит на нет,
Вопрос отрицает ответ.
Сколько же зим и лет? —
Туз, дама, валет.
Газ у войны невидим,
Невесом.
Глаз у луны спит седьмым
Сном.
Мор давит мир колесом
Злым.
Ум съела моль – ну и Бог
С ним.
Север – гонит на юг
птиц.
Смотрит зима в зеркала
лиц.
След вогнан, как лом,
в лёд.
Птица убита холодом
влёт.
Смех – кисло кривит
рот,
Стих – жалобный бред —
врёт.
[3]
Испарение человеческого тепла и пота.
Сигареты горение, нервная икота.
Глаза – заряженная двустволка.
Инстинкт охоты, природа волка.
Зияет чёрная дыра сердца,
Суровее здания городской тюрьмы.
Была звезда, осталась обшарпанная дверца
В пустоту тьмы.
Осталась в памяти канва телодвижений
Первобытного танца, шаманство экзорсизма.
Остались на бумаге слова стихотворений,
Фронтовые письма Солдата Реализма.
Один день из жизни
Проклятьями, сигаретным пеплом и перхотью
Усыпанный пол.
Василий Иванович, глухой как тетерев,
Смотрит футбол.
Надсадно в палисаднике воет облезлый койот.
Старaя проститутка в привокзальном сортире в пьяную морду солдата щерит щербатый рот,
В свете немощной лампочки стоя лицом к лицу,
Споря и набивая стоимость выеденному яйцу.
В гранёном стакане едкая жидкость плещется,
Средство от грусти, которая лечится,
Но возвращается часто, как образ убитой вами любовницы.
Кровь её с ваших рук уже никогда не смоется.
Ржавчина лживых слов разъедает усталый ум,
Любовь перешла на подсчет итоговых сумм.
Хочется жечь знамена во избежание тьмы,
Выблевать душу в наглую харю зимы,
До третьих петухов пить седьмую воду,
На седьмом небе делать свою погоду,
Смешав кислое с длинным, попасть пальцем в небо,
Посеять смуту и пожать урожай хлеба.
Опрометью в переплетение улиц броситься,
Прорваться сквозь околесицу и чересполосицу,
Плюнуть на отсутствие определенной цели
И дать полный вперёд, куда бы глаза ни глядели.
Пилигрим
Что я пою, сохраняя молчание,
Глотая с приставки по окончание?
Ложь меня пропитала до костного мозга,
Стригла под ноль и растила в обносках.
Что я пою, безъязыкий скиталец? —
Злые хвалы налетающей вьюге,
В опустошённых полях обретаясь,
Где-то в бескрайнем замкнутом круге.
Вечный паломник серых полей,
Я проклинаю стояние насмерть
И, становясь осторожней и злей,
Высóты вершин поднимаю насмех.
Карнавал
…И вот посреди пустоты, суеты, маеты,
пустопорожних, нахрапистых, наглых,
нашпигованных пошлостью будней,
серо-буро-малиновым в крапинку Принцем
на белом коне появляешься Ты.
На коралловых отмелях, в экзотических странах,
в эпицентре свинцовых штормов – тоже Ты,
повелитель желаний, восторженно блещущий
ятаганом Луны.
Канатоходцы впотьмах, вполусне, вполубреду
набредающие на беду,
где ваш Храм, где итоги бескрайних скитаний,
от перевалов Непала до яшмы тунисских закатов,
алжирского опиума вперемешку
с Адмиралтейской Иглою санкт-петербургского шприца,
вены каналов, изрытые дёсны проулков,
железо зубовных мостов?..
Зажигая свечу, видишь демонов, щерящих жёлтые пасти.
Восхищенный отчасти,
бросаешься в их карнавал, в ритуальную оргию,
в исступлённое царство потаскухи-весны,
в чёрный дым, что дурманит усталое сердце
обещанием бездны.
Вакханалия рвётся в бедламе
обезумевшим пламенем…
Пьяный матрос, папиросу зажав саблезубыми челюстями,
по-пиратски сверкая глазами,
разгоняет правительство членоподобных мужей.
Пир бомжей,
растерзавших на части жандарма,
пьющих сладкую кровь мятежа.
Пир горой, средь чумы,
в предвкушении новой тюрьмы,
где для всех приготовлено место под солнцем,
огненно-красным, словно на флаге японском —
четыре стены и небесный клочок,
зарешечённый мутным оконцем.
Клистирно, кристально чисты ваши души,
протухшие, но благонадежно промытые
в самом отъявленном одеколоне,
в дорогой туалетной воде,
и на дне писсуара виднеется тёмная муть
истины, извлекаемой нами из вин.
Бухой летописец событий, лохматый, небритый,
в тиаре, в «семейных» трусах,
новый лист, эту tabula rasa, готов искропить
свежей дозой паскудства.
В музеях и книгах грядущих времен
будет он по заслугам отмечен…
Нараспашку душа, из пальто да наружу,
на волю, в пампасы, в украинские степи
подводною лодкой,
подлёдною водкой, пролёткой,
электропроводкой искрящей,
коровой предсмертно хрипящей, вопящей,
колюще-режуще ищущей пули, ножевого удара,
ядовитой змеи иль смертельных объятий петли…
Вон отсюда, из этих прокуренных комнат,
из этих пурпурных чертогов,
осточертевших острогов,
постылых слепых четвергов!
Ты будённовец или махновец,
ты басмач или дервиш в дороге,
на непальском отроге,
в Таганроге с тетрадью
сонетов в твоём рюкзаке, с неизменною трубкой
паровозного дыма во рту.
Горизонты сжимают кольцо своих рук.
Падший ангел, мой друг,
не покинь меня в эту минуту. Быть может,
на той стороне обозначатся
силуэты ответов.
Океанским простором укроет меня тишина,
в очаге догорают листки манускриптов
и ветер играет мелодию лёгкого джаза
на ворохе пыльного скарба
и бутылочного стекла.
«Дождь шёл без устали…»
Дождь шёл без устали с утра.
Прошёл и не остановился.
Немного света и тепла
И дни, упрятанные в числа.
Остывший кофе на столе.
Твой тихий вспоминаю голос.
Холодная звезда в окне…
Отвел глаза, едва опомнясь.
Уснул и пробудился вновь.
Судьба отмерена на раз нам.
Ей не перечь, не прекословь
Своим капризом несуразным.
Жар погребального костра
Всю ночь мне неотвязно снился.
Дождь шёл до самого утра,
Прошёл и не остановился.
Иероглиф
[1]
Свет очей моих,
восхищение,
пропадает дар речи.
Тьма ночей моих,
освещение
предоставят нам красные свечи.
Семь сороков моих,
сумасшествиe —
твои белые плечи.
Осень стихов моих,
стихийное бедствие
зимней предтечи.
[2]
Равномерное распределение светотени
По поверхности моего мировоззрения.
Замороженные глаза рыбы нотатения
Взирают из холодильника без особого выражения,
С долей утомления. С нотой презрения.
С осознанием своего поражения.
И безвыходности положения.
[3]
Татуированные змеи ползут по твоей спине,
По всей её убийственно сексапильной длине.
Мурашки бегут по коже от этих рептилий.
Нашей обители хранители и радетели,
