Дело в том, что в ее группе учились несколько сынков и дочек высокопоставленных чиновников и директоров предприятий и богатых предпринимателей. Выглядели эти детки холеными, успели побывать за границей, что в то время было редкостью, и держались по отношению к остальным обособленно и высокомерно; некоторые из них имели собственные машины, в которых ездили на занятия, а одна приезжала в служебном папином автомобиле, и возле нее постоянно терся телохранитель. Остальных студентов все это, разумеется, раздражало.

Катя называла этих деток «богатенькими Буратино», однако очень бы хотела приткнуться к какой-нибудь «приличной компании», на которые немедленно разбилась их группа, но у нее ничего с этим не получалось: во-первых, семнадцатилетняя ребятня в группе прозвала ее «старухой»; а во-вторых, хоть она и одевалась не только не хуже, а даже получше многих, они быстренько учуяли своими носишками, что она – «в бичарне родилась, а – туда же», и брезгливо ее сторонились, так что она вынуждена была поначалу пребывать там в горьком одиночестве, хотя и числилась едва ли не самой яркой и красивой на курсе; так ведь ей мало этого: ей подавай всеобщее уважение, авторитет, любовь, поклонение – все разом!..

Но была еще одна досадная для Кати закавыка; она считала почему-то, что несправедливо обойдена в группе должностью: по ее мнению, именно она должна была быть старостой группы – за ней и возраст, и жизненный опыт, и успешная учеба, в то время как на первом же собрании группы старостой избрали парня, совсем юного, зато болтливого и пронырливого.

Однако Катя не была бы Катей, если бы смирилась со своим status quo среднестатистической студентки. Она повела борьбу за лидерство в группе, борьбу по всем правилам стратегии и борьбу эту на годы вперед сделала чуть ли не главной целью своей жизни…

– Ну, я им задам, нашим холеным сявкам! Я их заставлю себя уважать – они у меня еще попляшут! – кипела она от возмущения, приходя ко мне. Я ужасалась злости, все более пропитывавшей ее, и пробовала ее увещевать:

– Катя, да зачем тебе эта непомерная гордыня? Почему – сявки, и почему они должны плясать перед тобой? Ты же в юристы готовишься – тебе чужую личность учиться уважать надо, тебе элементарной культуры не хватает!

– Мы культурологию проходим!

– Да не проходить надо, а побольше впитывать культуры!

– Ну, так давай, обтесывай меня – буду хавать вашу культуру!

– Она не «наша» и не «ваша», она – всеобщая! – не давала я ей спуску. – И лучше себя самой тебя никто не обтешет!

– Так говори, что делать!..

Я ничего не могла придумать, кроме легкого и приятного средства: доставала с полки и всучивала ей поочередно тома Чехова, Достоевского, Толстого… Она брала их. Иногда говорила:

– Это я уже читала.

– Читай снова! – требовала я. – И думай, думай!..

Через несколько дней она книгу возвращала. Я сомневалась, что она дочитала ее до конца, и, пробуя уличить ее, устраивала негласный экзамен не слабей, чем нашим студентам-филологам, но она этот экзамен выдерживала! Я удивлялась: да, прочла всё до строчки, и всё адекватно поняла и оценила. Приходилось констатировать: острый ум, светлая голова – только какими долгими, какими кривыми путями восходит моя Катька к знанию и культуре!.. И все не проходило сомнение: а помогут ли они ей, в коня ли корм?..

Ее стратегия завоевания группы была такова: первым делом она завязала знакомства в деканате и на кафедрах с секретаршами, лаборантками и ассистентками. Они, эти секретарши, лаборантки и ассистентки, легко находили с ней общий язык; она разузнавала их маленькие семейные тайны и даты рождений и дарила им открытки, цветы и коробки конфет, на что не жалела денег, и вечно шепталась с ними, консультируя их по поводу фирменных дамских вещичек, недорогой, но добротной парфюмерии и прочей мелочи (в коих она, после нескольких лет торгового опыта, стала хорошо разбираться), и все это, благодаря своим широким базарным связям, доставала, приносила в сумках и всем этим по весьма сходным ценам приторговывала.