Что морщишься? Противно, да? Но ты же хотела написать повесть про современную женщину – вот и слушай, и пиши, через что она проходит, если хочет жить своим умом, смеет иметь самолюбие и собственные желания. Как ее топчут и унижают, как в асфальт катком вдавливают – показывают ей ее место! Всё слушай, всё пиши и не морщись!..

Ты же помнишь управляющего? Сама говорила: такой солидный, интеллигентный! Помнишь, как он говорил на нашей свадьбе? «Счастья, говорит, вам, дружной семьи, да детей побольше! Только, говорит, чтобы это не заслонило вам больших целей! Чтобы, говорит, душой были молоды, в глазах чтоб огонек задора горел, а руки ваши, говорит, пусть всегда остаются чистыми – чтобы принять от нас, комсомольцев шестидесятых, эстафету! Нам, говорит, есть чем гордиться и что передать вам: мы, говорит, умели работать с энтузиазмом, но умели и веселиться, и у нас, – говорит, – были свои костры и походы, и наши комсомольские песни!..» А я – представляешь? – была тогда в таком приподнятом настроении – будто летела! – но в памяти все-все отложилось, до словечка!..

И вот к чему приплыли после той говорильни: директорская мафия правит теперь бал, а мы, рядовые, выпадаем в осадок, и нас, как отбросы, сливают в канализацию. Я ведь чувствую: скоро и для меня занавес закроется, потушат свет и попросят на выход. Но вот шиш! – думаю. – Меня просто так не выбросишь, я еще пободаюсь. Я тоже хочу хоть клок с худой овцы, а урвать. Много мне не надо, но квартиру отдайте: заработала!..

И вот не далее как вчера пошла я прямиком к управляющему, потому что идти больше некуда и жаловаться некому: плевать всем и на всё. Решила так: буду сидеть у него в кабинете до упора, не уйду, пока не решит вопрос – пусть хоть милицию вызывает. Да только не любят они ни шума, ни милиции – тихонько предпочитают делишки обделывать.

А управляющий этот, интеллигент вшивый – как звать его, уже и неважно: для меня он теперь отработанный шлак в отвале, – так он приметил меня, еще когда замужем не была, и, видно, глаз положил: регулярно заезжал ко мне на объект и все работать учил… Прихожу в приемную, секретутка к нему не пускает, дверь телом загораживает.

– Очень, – говорит, – занят, велел никого не пускать; у него совещание!

Хорошо, сижу, жду час, жду второй. Выходит, наконец, от него главбух – делили, видно, остатки неразворованного. И только главбух из двери, я – в дверь; секретутка пробует меня удержать, да куда ж ей, пигалице тонконогой, против меня? Отодвинула ее, прохожу в кабинет; она – следом, и жалуется, чуть не плача:

– Я не могла ее удержать!

– Ладно, – дает он ей отбой, а когда та дверь за собой закрыла, посмотрел на часы, сам сросшийся вместе с письменным столом в один монумент, и говорит: – Что у тебя? Выкладывай быстрей: у меня пять минут. – А морда хмурая-прехмурая – я-то знаю, что он сидит тут последние месяцы, может, даже дни, ему не до меня, видите ли, и думает, что за пять минут от меня отделается. А мне плевать. Прохожу, сажусь без приглашения прямо напротив него, гляжу в упор и говорю:

– Нет, не хватит нам пяти минут, потому что я от вас не уйду, пока не решу вопрос с квартирой. Я молодой специалист и четыре года честно стояла в очереди на нее. Кстати говоря, лично вы обещали ее мне на моей свадьбе: сто человек тому свидетели; если надо, всех приведу! Можете хоть милицию вызывать – я на все готова, но без квартиры не уйду!

Он вылупился на меня, уже с интересом:

– Так-таки готова на все?

– Да, – говорю, – на все!

– Э-э… Ну что ж… Знаю, – говорит задумчиво так, с расстановкой, – ты решительная девушка; словам твоим можно верить. – Посидел еще, подумал, почмокал губами, включил аппарат селекторной связи.