Отчаяния прибавилось, когда пришла мысль, что на восстановление уйдут годы, а может так и останусь инвалидом.

Поле

Ткань

Клетка

Takas

Страшно сознавать, что видимое/ощущаемое не есть реальность, но еще более страшно осознание, что все происходящее уже прошлое. Жизнь для меня происходит в прошлом.

Меня нет в настоящем,

я живу в прошлом.

В вагонном восприятии времени «скажем так» я увидел пространство между тем, что приходит из внешнего мира, и тем, что из этого материала я себе представляю, натуральная пауза во время пинг-понга. И оказалось, что в моей голове такая же пещера, где сам нахожусь в виде паузы.

Я точно видел, что с внешнего мира была темнота пещерная. Она попадала в мою голову, через глаза уходила вглубь мозга, а оттуда уже возвращался образ, яркий, как луна в тазу с водой. Что-то мозг делал с пещерной темнотой, или темнота делала в мозгу.

На этот раз меня принесли с полотенцем на глазах. Так сказал, чтоб не путалось видимое. Я спросил, что у Архатов с глазами.

– Дело не в глазах. Даже если б их не было, изменилось бы не многое.

Если нарисовать треугольник от межбровья, самым верхним позвонком и центром под макушкой, можно увидеть пространство, которое называют мешок времени или зеркало времени. Что бы туда не отправлялось, возвращается или отражается соответственно процессу формирования в самом мешке. А это уже личное отношение с реальностью. Ткань, соединяющая внешнее, уходит в мешок. Можно сказать, что ткань, она везде.

Ткань соткана реальностью.

Профессор Рута, практикующий врач на пенсии, со стороны выглядит как военный человек заслуживающий пенсию независимо от возраста, аристократическая непринужденная осанка, острый подбородок, короткая стрижка, всегда умное выражение лица и глаз. Глаза, как оружие, которое не подводит в нужный момент. Рута может ничего не говорить, просто смотреть, и тогда не хочется врать, может смотреть мягко и поразительные вещи сами выходят наружу из тех закоулков памяти, куда даже такси внимания ни ногой. Серж как-то заметил, что Рута может забытые сны выпутывать.

Рута подумала: «Хорошо, что такой просторный и светлый кабинет с дубами за окном».

Она сидела тукала ручкой в тетрадь с ритмом в две секунды, а в кабинете стояли двое в полицейской форме, двое санитаров и два клоуна, один в котелке, другой – в костюме Иисуса. Рута подумала: «Ну, чем не прототип модели какой-нибудь предвыборной кампании». Стоящие молчали в ожидании, одному из полицейских захотелось по случаю особо выпрямить спину. Как бы – можно расслабиться, вас награждают. Кто-то должен все объяснить, но решение за Рутой по общей молчаливой договоренности, поэтому пауза стала затянувшаяся, но уместная.

Рута пока не понимала, зачем здесь полицейская форма. Санитары сомневались, нужно ли напрягаться, чтобы понять второе пришествие, но хорошо, что клоуны не буйные и не убегают. Полицейские озадачились, почему сразу к Профессору. Клоуны понимали, что у всех есть повод обрушить реальность на их головы. «Вы понимаете…», – произнесла Профессор, и на какое-то мгновенье у всех шестерых вылились лица в одинаковость, то если б их сейчас же поменять одеждами в любом порядке, получилась бы славная сцена. Но сцена преобразилась, каждый ушел в свою роль. Одному из полицейских всегда очень не нравилось то, что изнутри двери без ручек. Он некогда привозил родственника на лечение, пока ждали в приемной вместе с настоящими пациентами которых время от времени мутузили санитары, пересаживая с места на места и иногда прикрикивая, не покидало ощущение, что одно неправильное движение, и можно задержаться на долго.