Мой взгляд не отрывался от растянутых резинок капроновых изделий в 20 ден. «Снаружи» от меня явно хотели добиться ответа. Я же погружался во внутреннюю пучину блаженства. Она взаправду гладила меня по всему телу, пыталась целовать прямо в губы, пыталась раздеть? В кабинет сквозь тишину начали проникать звуки из коридора и соседних кабинетов. Послышались приближающиеся шаги медсестры. Нина продолжила говорить, будто ничего этого не было, тараторила, словно зачитывала с листа:

«Если вы находите в себе нотки так называемой меланхолии, то знайте – это значит, что враги ваши победили и подавили вас. Они наблюдают за вами с экранов телевизоров. Видите, как они внимательно смотрят прямо на вас, на вашу домашнюю обстановку, на тех, кто рядом с вами. Смотрят, как вы опустились и сидите перед ними всклоченные, грязные, напрочь забывшие о гигиене и о стирке одежды. Видите, как они всеми силами пытаются разглядеть, что там у вас в темноте комнат и коридоров, каких монстров вы прячете в потаённых уголках души. Всеми силами пытаются достать их из вас, спровоцировать, воспользоваться вашей доверчивостью и добротой.

Запомните, не отправляйте сигналы о помощи через экраны своих устройств, особенно через телевизоры. Змий не устоит воспользоваться наивностью овец! Те, кто так улыбается по ту сторону экрана и произносит пылкие речи, – не заинтересованы в вас. Поверьте нам, вы никому не нужны, ни там, ни здесь».

А вот сосед по номеру отеля совсем расклеился. Он старался ничего не есть из выдаваемых в столовой еды и питья, отказался от всех процедур и таблеток. Теперь ему казалось, что они пускают газ ночью в его комнату по вентиляции, пока он спит. Он перестал спать по ночам.

Через пару дней в очереди на обед он незаметно подошёл ко мне сбоку и, еле шевеля губами, сказал, что всё готово. На этот раз всё получится. Теперь я должен быть начеку и смотреть в оба, быть наготове в любой момент вернуться на ту сторону жизни. По голосу было слышно, что он не шутит. Но я сделал вид, что не понимаю его. Он орал мне на ухо: Ты мне не веришь? Мы вернёмся! Слышишь? Точно вернёмся!

Он встал посреди столовой и заорал: «Свобода! Свобода! Сво-бо-да!» В истерике залез на стол и продолжал скандировать слова, которые потеряли смысл и остроту после десятого его вопля. Все старались не смотреть на него, в том числе и я. В углу я заметил санитара, который наблюдал за представлением неподвижно, будто боясь себя раскрыть перед мятежником. Прошло минут десять, прежде чем тому наконец надоело орать, и он разочарованно сел смотреть на еду, которую предусмотрительно отставил на безопасное место. Я всё ждал, когда он сдастся и начнёт хотя бы есть по-человечески.

Я бежал босой по улице опустевшего дачного посёлка. С момента подкопа забора санатория до этой самой улицы я не встретил почему-то ни единого свидетеля своего побега.

Наступили, наконец, приятные деньки. Санаторий будто бы вышел из спячки. Жара спала, но ещё не до конца выветрилась из зданий и земли. Меж тем появился холодный ветер, который насквозь пронизывал гуляющих по территории санатория. Он пытался сдуть с лица земли и персонал, которому теперь только и оставалось бегать трусцой от одного корпуса к другому. Санитарам приходилось придерживать – всем до единого – белые чепчики на головах и развевающиеся в разные стороны подолы халатов.

Но было там и нечто стабильное. Несмотря на все обстоятельства, на моей любимой скамейке с недавних пор стал загорал старик. Каждый погожий и непогожий день он занимал свой пост в девять утра: расстилая на лавке покрывало, этот пожилой джентльмен учтиво снимал с себя всё, кроме коротких шорт, клал на лицо панаму и притворялся спящим. Голым и надувающимся как шар пузом он стремился то ли достать до солнца, то ли заслонить его от всех вокруг.