– Спасибо, – поблагодарил Ирлан.

– Дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится, – проговорил на прощание посол, – помогу, чем смогу.

Дом встретил тишиной. Ирлан заглянул на кухню – оценил остывшую плиту, потом на веранду, даже на крышу поднялся. Сердце тревожно колотилось, а обитатели точно в прятки решили поиграть. Вышел во двор. Осмотрелся, ища следы крови, сопротивления, разбросанных вещей, но вокруг царила полуденная духота, да навязчиво жужжали мухи, роя́сь над невынесенным ведром с нечистотами.

Интуиция толкнула выйти наружу, пройти до соседнего двора, приоткрыть калитку и нарваться на:

– Тише, спугнете.

Они все были здесь. Ирлан нашел взглядом охранника, оценил умелую маскировку, скривился при виде объемных телес слуги, выпирающих из-за ствола дерева. И что он здесь забыл? Плита и кухня в другой стороне.

Кашлянул еле слышно. В ответ на него замахали руками, еще и шикнули:

– Прячьтесь.

Ирлан с трудом подавил порыв настучать по голове. Обоим. Но тут из глубины сада раздалось пение.

Женский голос чистотой напоминал журчание горного ручья. Он то поднимался, зовя за собой ввысь, и тогда душа Ирлана обретала крылья, готовясь взлететь, то падал до глубокой хрипотцы, и по коже бежали мурашки от присутствия чего-то потустороннего.

Троглодка пела на родном языке. Ирлан не понимал слов, но ощущал себя стоящим на вершине бархана, а внизу, после столь редкого в этих местах дождя, колыхалось море алых цветов. Сверху казалось, что песок покрыт кровью.

Именно такой: огненно-красной Ирлан впервые увидел пустыню Бальяры на картине путешественника Большенога. Именно такой она врезалась в его память, а песня Анди эти воспоминания вытащила наружу.

Но пустыня чаще была другой.

В голосе зазвучала угроза, он наполнился силой, и Ирлан ощутил, как вокруг закручивается воронка бури. Как шуршит, поднимаемый ветром песок. Как страшно воет ураган.

И тут тонкий вой вплелся в пение. Он явно не принадлежал человеку, но старательно тянул, выводя ноты. И буря смягчилась, снова запев о дожде, весне и цветах. А затем в песню вступили еще два голоса – суровых мужских баса. Их рычащее подвывание привнесло в песню звуки прошедших и грядущих битв. И сталкивались мечи, свистели стрелы, кричали люди.

– Как стараются-то, засранцы, – прочувственно вымолвил Жарк, вытирая краем фартука увлажнившиеся глаза, – и даже не фальшивят. Им бы в цирке выступать.

Ирлан представил тот цирк, который смог позволить себе приобрести дерхов и не смог. Фантазии не хватило. Не каждый королевский двор мог похвастаться такими животными, а тут цирк. Но поют действительно талантливо. Все четверо. Если деньги закончатся, кажется, он знает, как их заработать, хоть матушка и не одобрит. Н-да.

Шагнул вперед, бросив через плечо:

– Обед нам цирк будет готовить? Или певцы своими лапками?

Жарк охнул, разом вспомнив о делах. Треснула ветка под его ногой, торопливо хлопнула калитка, и песня оборвалась.

Орикс ничего не сказал, однако Ирлан спиной ощутил идущее от куста неодобрение.

Распоясались! У них, может, пол Хайды мечтает украсть дерхов с рабыней, а они тут концерты устраивают…

Прошел до полюбившегося зверям фонтана и замер, любуясь открывшейся картиной. Все четверо развалились на поляне. Дерха, получившая имя Ночь, устроилась на коленях у девушки, и та расчесывала ей гриву. Самцы расположились по бокам – охраняя.

– Хотел сказать спасибо за чай, – Ирлан скинул надоевший халат – так и не привык он к нему, сел на траву, потом лег, прикрыл глаза. День сегодня выдался суматошный, вечер тоже не будет легким, но на душе не было тяжести. Решение было принято, и Ирлан ощущал прилив сил – долой неопределенность.