Арион покинул квартиру Заславской, оставив Макарова разбираться с последствиями этого нового, еще более гротескного акта. Запах духов и слепых кукол преследовал его по пятам, въевшись в одежду, в память. Фамилия Ивлев из милицейского рапорта и детский испуг на лице Тихона на фотографии сложились в его сознании в тревожный, но пока неясный узор. Ему нужен был контекст, история, фон для этих разрозненных мазков. Он снова поехал в архив, инстинктивно чувствуя, что Лина – единственный человек в этом городе, который может дать ему ключ не к замку, а к самой замочной скважине.

Он нашел ее там же, в гулкой тишине читального зала. Она сидела за своим столом и реставрировала старую карту города, аккуратно подклеивая трещины тончайшей папиросной бумагой. Она подняла на него свои темные, всевидящие глаза и, кажется, ничуть не удивилась его появлению. Словно он был частью ее расписания.

– Я так и думала, что вы вернетесь, – сказала она.

– Рапорт про мальчика по фамилии Ивлев. Что с ним стало?

Лина отложила пинцет и посмотрела на свои тонкие пальцы.

– Официально – ничего. Он выжил, получил компенсацию. Его мать, работавшая в том здании уборщицей, вскоре уволилась. Они исчезли из всех официальных документов. Растворились. Как это часто бывает с бедными людьми.

– Но вы знаете больше.

Она не ответила. Вместо этого она выдвинула ящик своего стола и достала старый, потрепанный фотоальбом с обложкой из тисненой кожи. На обложке не было надписей.

– Это не из архива, – сказала она тихо, подвигая альбом к нему. – Это из частной коллекции, которую нам передали на хранение. Семья разорилась и продавала все. Им было не до воспоминаний.

Арион открыл альбом. Это были чужие жизни. Выцветшие черно-белые и серийные снимки: свадьбы, крестины, пикники, праздники. Люди, которых давно нет, улыбались ему с глянцевой поверхности, не зная своей судьбы.

– Листайте дальше, – сказала Лина, ее голос был почти шепотом.

Ближе к концу альбома он наткнулся на серию снимков, которые резко отличались от остальных. Они были сделаны в каком-то старом, обветшалом доме отдыха или санатории у моря. На фотографиях была группа детей, играющих на веранде. Арион узнал их. Совсем маленькие, еще до того, как их лица приобрели ледяную маску, яростную гримасу или отстраненную пустоту. Роман, Даниил и Тихон. А с ними еще несколько детей, чьих лиц он не знал. Они играли, смеялись, строили что-то из песка. Типичные сцены беззаботного детства.

– Вот, – сказала Лина и кончиком пальца указала на одну из фотографий.

На ней трое братьев Ордынцевых стояли у большого, темного шкафа, очень похожего на тот, что он видел в квартире Заславской. Дверца шкафа была приоткрыта. Они не играли. Они смотрели на что-то внутри, и на их детских лицах было написано странное сочетание страха, жестокого любопытства и вины. Роману, самому старшему, это, казалось, доставляло интеллектуальное удовольствие. Даниил был возбужден и готов к действию. А маленький Тихон стоял чуть в стороне и, казалось, вот-вот расплачется.

– Что там? – спросил Арион. – Что в шкафу?

– Присмотритесь, – прошептала Лина.

Арион взял фотографию в руки, поднес ближе. Изображение было нечетким, но в темном проеме шкафа он смог различить силуэт. Маленький, испуганный мальчик, который сидел, обхватив колени руками. И рядом с ним валялась сломанная кукла с оторванной головой.

– Кто это? – спросил Арион, хотя уже знал ответ.

– Его звали Павел, – сказала Лина. – Просто Павел. Он был сыном экономки, которая работала в том санатории. Тихий, незаметный мальчик. Остальные дети его не любили. Они часто запирали его в этом шкафу. Просто так. Ради развлечения.