Новый адрес находился в престижном районе сталинской застройки, в доме с лепниной и высокими потолками, где жили те, кто мог себе позволить не только комфорт, но и историю. Жертвой оказалась Алина Заславская, женщина лет пятидесяти, известная в определенных кругах как давняя, почти официальная любовница Кирилла Ордынцева. Та, которую терпели, пока она не требовала слишком многого. Пока они поднимались по широкой лестнице, Макаров вполголоса пересказывал то, что успел узнать. Заславскую обнаружила домработница, которая не смогла дозвониться до нее с самого утра. Дверь была заперта изнутри на засов. Пришлось вызывать МЧС.

В квартире их встретила та же суетливая толпа криминалистов и та же атмосфера оскверненного пространства. Но на этот раз обстановка была другой. Никакой холодной стерильности. Квартира Заславской была перенасыщена вещами: бархатная мебель, фарфоровые статуэтки, картины в золоченых рамах, тяжелые портьеры. Все было дорогим, кричащим о достатке, но вместе создавало ощущение удушающей, безвкусной тесноты. Пахло духами, пылью и страхом.

Само тело нашли не сразу. Его не было ни в гостиной, ни в ванной, ни на огромной кровати с балдахином в спальне. Домработница, женщина в состоянии глубокого шока, что-то бормотала про старый шкаф. В углу спальни, почти скрытый портьерой, стоял массивный платяной шкаф из темного дерева, с резными дверцами и потускневшим зеркалом. Одна из его створок была приоткрыта. Макаров сам распахнул ее до конца. Арион услышал, как кто-то из полицейских за его спиной сдавленно охнул.

Внутри, на вешалке, на толстой цепи, обмотанной вокруг шеи, висело тело Алины Заславской. Она была одета в дорогое шелковое платье. Ноги не доставали до пола сантиметров десять. Ее лицо застыло в немом крике, глаза были широко открыты. Но это было не самое страшное. Все остальное пространство шкафа, от пола до самого верха, было плотно забито старыми, потрепанными детскими куклами. Их были десятки. Фарфоровые, пластиковые, тряпичные. И у каждой из них были выколоты или вырезаны глаза. Они смотрели на вошедших пустыми, черными глазницами. Целый хор слепых, безмолвных свидетелей.

Арион подошел ближе, заставляя себя дышать ровно. Снова театр. Снова инсталляция. Но на этот раз послание было более личным, более жестоким. Это было не о бизнесе и не о тайнах на бумаге. Это было о чем-то глубоко спрятанном, вытесненном, о детском, первобытном страхе. Страхе темноты. Страхе замкнутого пространства. Страхе быть запертым и забытым.

– Никаких записок, – сказал Макаров, его голос был напряжен, как струна. – Никаких цитат на зеркале. Только это.

– Ему не нужны больше цитаты, – тихо ответил Арион. – Он перешел от слов к образам. Он больше не объясняет. Он показывает. Он воссоздает кошмары.

Он смотрел на слепых кукол. Они были похожи на мумифицированные воспоминания. Чьи-то воспоминания. Ему показалось, что он слышит детский плач, тихий, почти неслышный, идущий из самой глубины этого шкафа, из этого темного, набитого мертвыми игрушками чрева. Арион обернулся и посмотрел на прикроватную тумбочку. На ней, рядом с книгой в мягкой обложке, стояла фотография в серебряной рамке. На ней был Кирилл Ордынцев – молодой, улыбающийся, обнимающий маленького мальчика с испуганными глазами. Арион не сразу понял, кто это. Сын? Внук? А потом он всмотрелся в черты испуганного детского лица и узнал их. Это был Тихон. И на заднем плане, едва различимый в тени, стоял похожий платяной шкаф. Память – это чудовище, которое мы держим запертым, подумал Арион. Но иногда у него отрастают очень длинные и очень острые когти.