Голос Хонды сэнсэя (внезапно появившегося в бардачке):

– Амэмия доно! Этот звуковой агрегат! Он нарушает баланс духовных волн! Требуется отчет о шумовом загрязнении ауры на рисовой бумаге! И выключите эту бесовскую музыку! Она…

Сигнал сирены взвыл снова, нагло перекрывая голос священника. Машина скрылась в серой мгле Адати, оставив за собой лишь воющий аккорд абсурда и запах жареного угря.

Кобан «Фурусато» погрузился в редкую минуту тишины. Тишины относительной, конечно. Хонда сэнсэй медитировал перед треснувшим окном, пытаясь «очистить ауру» от налипшего фастфуда. Судзуки сан парил у потолка, шепча что то про «незаконную сушку носков на балконе». Амэмия уткнулся лицом в отчет о пропаже… садового гнома. Опять. Розового. «Шо: га най…» – мысленно простонал он, представляя, как этот гном сейчас где то издевается над чьей то психикой. Хотя бы не над его.

Тишину разорвал телефонный звонок. Не просто звонок – это был звук, будто внутри аппарата умирал робот таракан. Амэмия поднял трубку, предчувствуя запах асфальта и глупости.

Голос с участка (хриплый, скрипучий, как несмазанный каток):

– Амэмия? Это участок 4 Г. Рэйсукэ Амэмия? Ты… там, с призраками?

Амэмия (не отрываясь от гнома, мрачно):

– Да. Что на этот раз? Опять гном сбежал? Или микроволновка Хонды опять «души еды пожирает»?

Голос с участка:

– Хуже. Поступила заявка. Человека… кхе… задавил каток. На стройплощадке у парка. Асфальт укладывали. Мужик… плоский. Очень. Как блин. И… кхе… говорят, призрак там мелькает. Твой конек. Рэйсукэ Амэмия… окей? Выдвигайся.

Амэмия бросил трубку. «Окей». Лучше бы его перевели в библиотеку. Или в морг. Туда, где тихо. Он схватил две банки «Boss» – сегодня явно не хватит – и вышел. Воздух Адати пах жареным угрем и… свежеуложенным асфальтом? Зловещее сочетание.

Стройплощадка представляла собой грязный пятачок земли, окруженный синим забором с кричащими рекламами пива. В центре – старый каток, похожий на доисторического жука. От него пахло соляркой и безнадегой. Рядом – фигура, накрытая брезентом. Очень… плоская. И – бинго! – прямо над ней, в позе скорбящего памятника, парил юрэй . Полупрозрачный, в заляпанной спецовке, мерцающий насыщенно розовым светом . Цвет, по шкале Амэмии, означал одно: пошлость, доведенная до идиотизма . На лице призрака застыло выражение тупого восторга, смешанного с вечной болью.

Амэмия подошел, отхлебнув кофе. Вкус – горелая резина. Он остановился перед розовым видением, жестом показав оператору катка (краснолицему мужику с запахом перегара) «не мешать».

Амэмия (смотря прямо на розовый призрак, голос – усталая наждачная бумага):

– Ну… нафик ты под каток залез, балбес? Не хватило мозгов дорогу перейти? Или асфальт показался мягче перины?

Призрак (розовое свечение заиграло перламутром, голос – визгливый восторг):

– Я… я хотел стать частью тротуара! Понимаешь? Вечным! Невидимым элементом городского пейзажа! Чтобы… чтобы подсматривать девушкам под юбки! Уголек идеальный выбрал – у входа в парк! Там всегда ветерок! Вечная экспозиция! Вечный кайф! – Он сделал полупрозрачное непристойное движение бровями.

Амэмия зажмурился. Боль за правым глазом вернулась с пулеметной очередью. Он с силой сжал банку «Boss», чуть не раздавив ее. Его голос взорвался:

Амэмия (орёт, размахивая банкой):

– ААААА! Вы че, издеваетесь?! Че за день сплошных придурков?! ВЕДРО?! ТРОТУАР?! Что дальше?! Утонет в ложке супа, пытаясь разглядеть отражение трусиков?! Или засосет пылесосом во время исследования чьего то нижнего белья?!

Он тяжело дышал, смотря на розовое пятно с таким отвращением, будто видел ожившую грязную фантазию. Потом его взгляд стал… саркастически философским. Почти добрым. Почти.