Саркен перестал ходить в школу. Сначала он продолжал делать вид, что по утрам отправляется на занятия, но на самом деле скрывался в овраге за аулом. Улеживаясь на песчаном дне балки, двенадцатилетний мальчик часами вглядывался в ясное сентябрьское небо, насыщенное глубоким синим цветом, по которому медленно плыли редкие облака. Иногда ему удавалось разглядеть в них то морду собаки, то рога барана, а порой и целого скакуна. Вдали от школьной суеты, наедине с природой, он ощущал себя свободнее, если не сказать счастливее.

– Что с Саркеном? – с порога поинтересовалась классная руководительница, наведав под вечер дом Шукеновых. – Он уже неделю не посещает уроки.

Родители пришли в ужас. Взяв для устрашения в руки кнут, Мурат потребовал, чтобы Жамиля разбудила спящего в соседней комнате сына.

– Почему не ходишь в школу?

Саркен стоял насупившись, то и дело переминаясь с длинной на короткую ногу.

– Я тебя спрашиваю! – повысил голос отец.

– А че они меня там постоянно обзывают, – в голосе подростка чувствовалась кровная обида.

– Как? – в сердцах спросила мама.

Саркен не ответил.

– Полторарубля, – с глубоким вздохом пояснила учительница.

– Из-за такой чепухи, ты хочешь неучем остаться? – почти прокричал отец.

– Я в школу больше не пойду, – решительно, но все же не поднимая головы, выдал Саркен.

– А это мы еще посмотрим! – отец было занес над сыном руку с кнутом.

– Не смей! – из дальнего темного угла комнаты громом раздался голос деда Баймухамбета. – Я тебя без оплеух человеком вырастил.

В свете керосиновой лампы можно было разглядеть, как лежащий на нарах старик приподнялся и, поджав под себя ноги, величаво сел.

– Сакош, подойди ко мне, – рукой поманил он внука, – сядь тут рядом.

О родителях и классной руководительнице не было и речи – они покинули комнату, уступив деду право выслушать внука. Только тогда Саркен, обняв колени и спрятав лицо в ладонях, смог выговориться и рассказать все, что мучило его сердце. Он не скрывал ни обидных прозвищ, ни унижений, ни того, как любил Гульмиру, и как все рухнуло, когда она выбрала другого.

Баймухамбет молчал, слушая каждое слово. Его лицо оставалось непроницаемым, но в душе он улыбался, понимая, что вот она, зрелость внука – этот болезненный и трудный переход. Вся эта боль, все эти слезы и переживания говорили лишь об одном: Саркен становился настоящим мужчиной, хоть и не сразу осознавал этого.

– Не держи на глупых людей зла, – рассудительно сказал старик, поглаживая внука по плечу. – Они тоже калеки, каждый со своими недостатками.

– Да нет, – перебил его Саркен, – если б ты видел, как они в футбол играют, как лянги подбивают.

Дед Баймухамбет рассмеялся и, обняв внука за худенькие плечи, прижал его к себе.

– Тут! – он приложил указательный палец к своему седому виску, а потом опустил руку и хлопнул себя по груди, – и тут у людей могут быть изъяны и увечья, которые страшнее, чем твоя хромота.

Саркен не совсем понял смысл слов деда, но что-то в этом было, что-то, что вызывало облегчение в его сердце. Вдруг стало легче, как будто груз, который он носил, чуть-чуть снизился.

– Не оглядывайся назад, – продолжил Баймухамбет, его голос звучал спокойно и мудро. – Идти спиной вперед неудобно и…

– Ата, а можно, я вместо школы буду в степи баранов пасти? – перебил его Саркен, не выдержав.

В этот момент взгляд Баймухамбета стал орлиным, строгим и пронизывающим. Старик смотрел прямо в глаза внука, как бы заглядывая в самую душу. Саркен почувствовал комок застрявший в горле и невольно проглотил слюну, ощущая, как пересыхает горло. Но спустя мгновение лицо дедушки смягчилось, уголки губ дрогнули, и на каменном лице появилась улыбка. Старческий смех разнесся по комнате, хриплый и теплый.