Жамиля действительно растерялась, когда односельчане единогласно выбрали ее председателем сельсовета. Она не ожидала такого поворота событий, тем более что не имела ни уверенности в себе, ни опыта принятия важных решений. Всю жизнь она привыкла быть в тени мужа, выполняя хозяйственные заботы и поддерживая порядок в доме.

Когда соседка предложила ее кандидатуру, Жамиля хотела возразить, но слова застряли в горле. Она даже машинально подняла руку, голосуя за собственное назначение, словно это был чей-то чужой выбор, а не ее судьба.

– Ну вот и все, решили! – обрадовались односельчане, довольные тем, что больше не надо ломать голову.

В первые дни после избрания Жамиля не знала, за что хвататься. Ей пришлось принимать посетителей прямо в доме, слушать жалобы и просьбы. Каждый приходил со своей бедой: кому-то нужно было выделить зерно, кто-то просил совета, как обустроить хозяйство в суровых условиях.

Она сидела за старым деревянным столом, нервно теребя край платка, и пыталась не упасть духом под напором обязанностей, которые до этого казались ей далекой и непонятной стороной жизни.

– Мам, ты справишься, – сказал ей однажды Саркен, видя, как она подолгу сидит в задумчивости. – Мы справимся!

Эти простые слова, сказанные с искренней детской верой, стали для Жамили спасительной ниточкой. Она начала учиться быть сильной, хотя это давалось ей с трудом. Ежедневные дела отнимали у нее почти все силы, но она все равно продолжала. Жамиля понимала, что ей больше некуда отступать, и нужно быть опорой для сына и односельчан.

Постепенно она стала замечать, что даже небольшие успехи в делах дают ей уверенность. Она радовалась, когда удавалось уладить спор или найти зерно для бедствующей семьи. Однако внутри нее продолжал жить страх – страх не оправдать надежд людей, страх остаться без вестей от мужа, страх перед будущим, которое казалось слишком непредсказуемым.

На фронт восемнадцатилетнего Саркена не призвали. У него с рождения левая нога была на десять сантиметров короче правой. В очередной раз он почувствовал себя исключенным из общей массы. Это событие стало для него не столько разочарованием, сколько доказательством того, что его физическая ограниченность будет всегда определять его участие в жизни общества, даже если он сам хотел бы быть частью чего-то большего.

Саркен не ощущал свою инвалидность как нечто чуждое или неполноценное. Для него это было просто особенностью его тела, с которой он научился жить. Однако с каждым годом он все более остро чувствовал, что окружающие видят в нем нечто не такое, как у всех. В глазах сверстников, а иногда и взрослых, он видел жалость или недоумение. Это был тот невидимый барьер, который постоянно напоминал ему о его ограничениях.

Он не жаловался на свою судьбу и старался быть максимально самостоятельным. Но когда он видел, как другие мальчишки легко преодолевают дистанцию, быстро бегают или с азартом играют в футбол, он ощущал свою медлительность, свою неуклюжесть. Стремление быть таким же, как они, было сильным, но его тело сдерживало эти порывы.

Внутренне Саркен смирился с тем, что не будет самым быстрым или самым ловким, но это не значило, что ему не хотелось быть частью той жизни, которую вели его друзья. Он старался компенсировать свою физическую слабость другими способами: больше учился, развивал свои умственные способности и даже пытался быть полезным в делах, где не требовалась быстрота движений.

Но главной трудностью оставалась не его собственная инвалидность, а внимание окружающих. Это было не столько его собственное восприятие, сколько то, что ему все время напоминали о его различии. Даже не с намерением обидеть, а просто оттого, что люди видели его как того, кто отличается от других, как кого-то, кого нужно жалеть или как-то поддерживать.