Хотя в голове роились беспорядочные мысли, она ответила, и ответ удивил ее саму:

– Завтра же начну готовиться к поездке.

Она давно молила Господа, чтобы подкинул ей повод сбежать из города. И тот, кажется, услышал ее молитвы, хоть повод был и печальный.

Отец шмыгнул носом.

– Я люблю тебя, Лана. Всегда любил и буду.

– Скоро встретимся, пап, – только и смогла ответить она.

Теперь до Хило можно было добраться самолетом; так было быстрее всего. Лана предпочла бы пароход, но до нее дошли слухи о новых «дугласах» [6], которые закупили на материке «Гавайские авиалинии». Вот и выдался шанс полетать на них, хотя она побаивалась самолетов. Она вышла из машины, держа в одной руке чемодан, а в другой – коробку обсыпанных мелким сахаром маласадас [7].

После ночи неспокойного сна в комнате для гостей, куда она перебралась в прошлом месяце, и ссоры с Баком на ледяных тонах еще до петухов она чувствовала себя ужасно. Он не хотел, чтобы она уезжала, и хотя они оба не произносили этого вслух, ее отъезд казался окончательным, сулящим одиночество, но и необходимым, как воздух.

Их отношения окончательно разладились три месяца назад, дождливым августовским днем. Тот день навсегда отпечатался у нее в памяти. Хуже него у нее в жизни не было дней, разве что еще два.

Лана тогда поехала на пленэр в Ваиманало рисовать маяк Макапуу, но пошел ливень, и она вернулась домой в середине дня. У дома стоял голубой «форд»-купе Бака, и ей показалось странным, что он не на работе, как всегда в четверг в полдень. Она решила, что он что-то забыл, на цыпочках зашла на кухню, чтобы сделать ему сюрприз, а потом услышала сдавленные стоны из спальни. Испугавшись, что он заболел, поспешила зайти и увидела на диване мужа с блондинкой; в руках те держали бокалы. Одного взгляда на постель и взъерошенную прическу женщины хватило, чтобы все понять.

Целую неделю после случившегося она не разговаривала с Баком и даже не смотрела на него, но он постепенно начал ее задабривать. Писал сентиментальные любовные записки, приносил розы и новые карандаши для рисования, молил о прощении. А она, как дурочка, чувствовала, что ее решимость дает слабину. Ведь большинство мужчин ошибаются; такова их природа. А потом он сделал то, отчего у нее похолодело все внутри.

Обвинил во всем ее.

– Ты мне солгала. Ты знала, что бесплодна, а мне не сказала. И чего ты от меня хочешь? – спросил он.

В тот момент она поняла, что Бак – ее прошлое, а не будущее. Возможно, он все воспринимал иначе, но он привык получать желаемое.

«Не сегодня», – подумала Лана, садясь в машину.

Поха – горничная, которая жила с ними в доме, – настояла, чтобы по пути они заехали за маласадас.

– Угостите их пончиками, и вам не откажут, – сказала она, ведь они не знали, будут ли на самолет свободные места.

Лана положила в чемодан одежду и все необходимое на несколько дней. Впрочем, она могла купить все на месте.

Аэропорт Джона Роджерса стоял посреди сухого и пыльного участка земли, поросшего редкими сучковатыми мескитами [8]. У входа в здание аэропорта растянулась сонная черная кошка. Лане пришлось перешагнуть через нее, чтобы войти. Внутри пахло бензином, соленой водой и мескитовыми стручками. У стойки стояли мужчины в костюмах – вероятно, управляющие с плантации; они курили с хмурым видом.

Большая вывеска анонсировала закупку новых самолетов и смену названия компании: «Островные авиалинии» теперь назывались «Гавайскими». Лана поставила на пол чемодан и обратилась к сотруднику за стойкой:

– Мне нужен билет на ближайший рейс до Хило.

Он покосился на ее чемодан: