Может, у них еще была надежда.

5 декабря 1941 года

Гонолулу

Несколько дней в воздухе ощущалась смутная тревога, предвещавшая трагедию. Лана не могла объяснить это чувство, как не могла сказать, почему в декабре цвет неба ярче, чем в мае. Но предчувствие не исчезало и незримо присутствовало рядом, как помехи на соседском радиоприемнике, доносившиеся с улицы. Такое случалось с ней всего несколько раз в жизни, но признаки были ей знакомы. Волосы дыбом, металлический привкус во рту, вдруг ставшая сверхчувствительной кожа и ощущение, что жизнь вот-вот перевернется.

Пытаясь игнорировать происходящее, она занялась садом, обрезала гардении и побеги пассифлоры, грозившие оплести розы. В это время года растительность на перевале Нууану совсем дичала. По ночам Лана лежала без сна и слушала песни тростниковых жаб и плеск воды в каменистом ручье. Думала о том, сколько звезд на небе и почему она вечно выбирает не ту, чтобы загадать желание.

Большинству людей ее жизнь казалась идеальной. Одно время она тоже так считала. А потом они с Баком захотели завести ребенка. Долго пробовали. Давным-давно ей сказали, что ей трудно будет снова зачать, но тогда она не придала этим словам значения. Ей, Лане Сполдинг? Ну нет! У нее будет полон дом детишек; она станет им прекрасной матерью, хотя у нее самой матери не было. Но врач оказался прав. И может, она даже с этим бы смирилась, если бы Бак не совершил немыслимое.

Теперь она сидела во дворике и размышляла, как сбежать от своей жизни, и тут зазвонил телефон. Два коротких резких звонка – ее домашний телефон. Ее охватило предчувствие. Вот оно. Началось.

– Лана? Это ты? – послышался голос в трубке.

– Папа?

Хотя они не виделись много лет и причинили друг другу много горя, хотя их разделяли океаны и их отношения были более чем прохладными, она все равно называла его папой. В длинных паузах между словами она слышала его прерывистое дыхание.

– Я, кажется, умираю.

Она с трудом могла представить отца больным. У него всегда было втрое больше сил, чем у большинства ее знакомых, а выглядел он на десять лет моложе своего возраста. Хотя она не видела его полгода, ей было трудно поверить, что дрожащий голос в трубке принадлежал Джеку Сполдингу, которого она знала.

– А что случилось? – спросила она, не зная, что говорить и чувствовать.

– Какая-то инфекция – скорее всего, менингит, так доктор Вуделл считает. Сражаюсь как могу. – Он закашлялся и продолжил, хотя ему трудно было говорить из-за мокроты: – Ты приедешь в Хило, детка?

Голос его дрожал; так мог говорить совсем старый и сломленный человек. Может, он таким и был. Стояла полная луна, и Лана видела свои руки, сложенные на столике рядом с бокалом красного вина. Ее пальцы дрожали. Она глотнула вина. Дуб, корица, легкий привкус ежевики. Столько боли.

– Ты дома или в больнице? – спросила она. Ей нужно было время собраться с мыслями.

– В больнице.

Значит, дело плохо. Отец ненавидел больницы.

– Давно уже?

– Давай поговорим, когда приедешь. Прошу. Хочу все сделать правильно… – Он замолчал; на линии послышались помехи.

Самое странное, что в последние недели отец снился ей почти через день. Вокруг него жужжали пчелы, окружая его фигуру вибрирующим нимбом, и он показывал ей свои новые изобретения – машину-амфибию, новую модель улья, подводные очки из стекла и резины. Ей не нравились эти сны – ведь тогда она вспоминала о нем, а она не любила о нем вспоминать.

И все же Лана задумалась, не пора ли вернуться в Хило. Но сможет ли она его простить? Ей казалось, что все случившееся – его вина. Его железная воля, катастрофа, которой можно было бы избежать, упрямство, которое она от него унаследовала, – не будь всего этого, все могло бы сложиться иначе. Гнев по-прежнему тлел глубоко внутри. И покуда она не вспоминала об отце, этот костер удавалось сдерживать.