Альма оборачивается. Кладёт ладонь на плечо спящей Сирим. Никакой реакции. Альма сжимает плечо.

– Сирим…

Девочка поворачивается, жалобно простонав. Неизвестно, из каких далёких грёз она возвращается.

Сирим трёт нос. Возможно, она спала в своём глиняном дворце на берегу реки, положив голову на колени матери и зарывшись лицом в складки платья и белые хлопья жасмина.

– Идём, Сирим, – шепчет Альма.

У девочки слипаются глаза, она ничего не понимает.

– Делай точь-в-точь, как я.

Жозеф у их ног всё спит. Под простынёй его не видно. С лестницы доносится скрип, что-то шелестит в коридоре. Кулак трижды обрушивается на дверь.

Жозеф не шелохнулся.

Стук повторяется.

– Открывайте!

Тишина.

– Откройте, или я ломаю дверь.

– Не ломайте ничего, – умоляет откуда-то сзади запыхавшаяся женщина. – Вот ключ!

Звон металла в замочной скважине. Дверь снова толкают.

– Должно быть, закрыта на крючок.

На этот раз от удара плечом стены вздрагивают, крючок отлетает в другой конец комнаты, а дверь распахивается.

Белая простыня на полу наконец зашевелилась. Но Жозефа пока не видно. Как будто медведь выбирается из-под снега.

Показывается голова. Жозеф приподнимается на локтях. Двое мужчин стоят над ним, третий в дверях, а низенькая женщина носится по комнате, шумно размахивая ключами. Жозеф узнал в ней хозяйку комнат, худую, в слишком просторном сером платье, с полотняным чепцом на голове. Она несколько раз залезает под кровать, поднимает матрас.

– Где они?

Женщина суетится для вида, но в комнате нет ни шкафа, ни чуланчика, ни камина, где можно было бы спрятаться. Всё залито солнцем.

– Где они?

Жозеф задаётся тем же вопросом. Он оглянулся на пустой матрас. Даже простыня исчезла.

– Что ты делал на полу? – спрашивает один из мужчин, по-видимому главный.

– Не знаю, – отвечает Жозеф, зевая. – Я пришёл домой поздно. Лёг спать. Наверное, с кровати упал.

– А девчонки?

Жозеф ерошит рукой волосы и смеётся, вопросительно глядя на хозяйку. Пожимает плечами:

– Какие девчонки?

Альма молодец, что не предупредила его. Ни один актёр не сыграет растерянность лучше. Жозефа вмиг бы раскусили, если бы пришлось притворяться, будто он спит, потом просыпается, ничего не понимает. А так ему не нужно играть. Да, он и правда ничего не понимает. Куда они делись?

Начальник над его головой рявкает хозяйке:

– Ну и?

Несчастная глядит в окно. Она оборачивается, по лбу течёт пот.

– Клянусь вам, комиссар. Я видела их. Две…

Хозяйка делает странный жест – водит рукой перед лицом.

– Кто две?

– …негритяночки.

Видимо, она пыталась изобразить цвет кожи.

– В этом доме чтят закон, – продолжает она. – Я сдаю комнаты холостякам, женатым парам, дамам с честным именем. Но этот пройдоха, ничего мне не сказав, провёл в мой дом этих двух…

Хозяйка повторяет свой странный жест.

Жозеф смотрит на неё. Голова в чепце прекрасно понимает, что её донос надолго отправил бы их в застенки Шатле. Парижская полиция не знает пощады. Она жестокая, продажная и охотно извлечёт выгоду из всего, что не положено.

Однако, когда вчера вечером они пришли сюда втроём, Альма и Сирим не прятались. Хозяйка пообещала, что никому не скажет. И прибавила по пять ливров за неделю, если они хотят все жить в одной комнате. Плату она взяла вперёд.

Она рассчитывала избавиться от них с утра и сдать комнату кому-нибудь заново. Так она выручила бы двойную плату, не считая вознаграждения от полиции. Дельце выгодное и нередкое в её ремесле.

– Все жильцы обязуются вести себя порядочно, – бормочет она, – достойно…

– Раз вы так хорошо знаете законы, – прерывает её комиссар, – вы уплатите мне одиннадцать ливров за ложный вызов и обыск. Этот город – бурлящий котёл, где всё так и лезет через край. Если вы думаете, что у меня есть время гоняться за выдуманными девчушками…