– Его продали с корабля, в Луизиане, – продолжает Альма. – Сирим клянётся, что своими глазами видела Лама на судне «Братья».

– Альма, я знаю.

– Дымка была с ним. Мужчину звали Салливан, а женщину Бубон-Лашанс.

– Ты была в Луизиане, Альма. И уже перерыла всё имение Лашанс.

– Мой брат точно там появлялся. Я уверена. Когда я была там, то чувствовала его так же близко, как тебя сейчас.

Жозеф молчит. Так ли они близки в эту минуту?

– Там, – продолжает Альма, – по-прежнему ждёт единственный его след. Я должна вернуться. Нужно только забраться повыше и крепко стоять на ногах. Тогда я открою глаза и найду новую зацепку. Так я всегда и шла вперёд.

Для Жозефа, напротив, время стирает даже самые глубокие отпечатки. Своего друга Муху он потерял ещё в детстве. И позже сколько упустил следов: Жака Пуссена, пирата Люка де Лерна, а потом и великана с отрезанным ухом… Как Альма найдёт след ребёнка, если первый же ливень смывает даже шаги великана?

– Жо, – шепчет Альма, – мне пора туда.

– На переход через океан нужны деньги. Я знаю в Париже кое-кого, кто даст нам работу.

– Мне нужно ехать сейчас.

– К концу лета ты заработаешь сколько надо. А осенью в море ветры сильнее. Так что даже времени не потеряешь.

Вдалеке разом гаснут последние светлые квадраты окон. Замок засыпает вдруг, как Сирим пару минут назад.

Вновь повисает молчание. Кое-где вода вздрагивает, будто кто-то бьёт крылом вокруг пруда.

Лягушки стихли. Ночь беспросветная.

Альма встаёт. Через плечо у неё лук. Кто умеет делать так, чтобы лягушки смолкли, когда пора спать?

Жозеф не двинулся.

– Альма?

Тишина – всегда тревожный знак. Лошади тоже это знают. Они бьют копытом под ивами. Альма прыгает вперёд, в камыши.

Пятеро мужчин молча стоят в иле, вода им по грудь. На головах у них широкополые шляпы, а в руках у каждого шест из орешника. Её они не видели.

За спиной возникает Жозеф.

Опустив колено на землю, Альма целится из лука в ближнего к ней. А если стрела пройдёт насквозь, то ещё и во второго, за ним.

– Не надо, – шепчет Жозеф.

Глаз Альмы у самой тетивы, на одной линии со стрелой. Если те люди заметят, как она прячется в камышах, то будут поражены: сперва увиденным и только потом – её выстрелом. На пятьдесят льё вокруг никто никогда не видел подобной девушки. В Париже из каждой тысячи жителей один – темнокожий. Их видят каждый день, в толчее улиц. Но стоит отъехать от города, и темнокожие девочки уже существуют лишь в сказках или на картинках, которыми торгуют коробейники.

Старик поднимает шест и начинает бить им по водной глади. Альма переводит лук на него.

– Пойдём, – шепчет Жозеф.

Их пока что не видели.

Старик что-то говорит своему соседу. Остальные удаляются вброд через пруд, поднимая ил. Концы их шестов тихо стегают воду.

Сирим подползла к Альме с Жозефом.

– Кто это? Что они делают?

– Заставляют лягушек умолкнуть.

Альма наконец опускает лук.

Крестьяне весь день работали в поле. Через месяц они отдадут большую часть урожая тому господину с чутким сном, который сейчас за одним из окон. Плоды из их садов, древесина из леса – почти всё достанется ему. А зимой они снова будут трудиться на него, много и по-разному. А ночью, когда в замке кто-то есть, нужно оберегать господский сон: бить по воде болот, чтобы лягушки затихли. Этот цирк – не каприз утомлённого за день землевладельца: такое условие уже десять поколений как прописано в договоре с крестьянами здешних ферм.

Теперь Альма стоит в своём зелёном платье на парижских крышах, вместе с Жозефом и Сирим, над покинутой комнатой. Ей уже хочется бежать к морю, с полными карманами. Но она доверяет Жозефу, пообещавшему ей работу, пока она не накопит на отъезд.