Мы думаем, что груднички плачут от голода, холода. Что вполне возможно. Как и думала я. Но возможно, так же, что плачут они потому, что внутри них идет структурирование их собственного тела под воздействием их приобретенного имени. Наверное, потому, так и похожи люди, носящие одинаковые имена. И похожи не только поведением, но и внешностью.

– Что? – как бы опомнившись, переспросила я его, забыв при этом, что он не повторяется. И лишь спустя какое-то время, поняв вопрос. – А как зовут тебя? – спросила я незнакомца. Уже более уверенно, и даже с некоторой любовью. Сменив положение со спины на бок, я смотрела в его красивые темно-карие глаза. И почему у меня не такие глаза?-с некоторой, или даже большей завистью, но совершенно при этом доброй, подумала я.

А он лежал и смотрел на меня. Совершенно молча и не моргая, как бы вглядываясь в мою душу, наблюдая, как она меняется, перевоплащается, словно через микроскоп, подобно биологу, наблюдая за моим духовно-телесным мейозом. Как будто сам это прочувствовывал в этот момент.

Так мы пролежали минут, наверное, пятнадцать, я видела, как он где то во мне растворяется, я это чувствовала по его глазам, слегка прищуренным и в тоже время с широко распахнутыми зрачками. Словно демон. Мой собственный внутренний демон. Где-то внутри меня он концентрировался, и наблюдал, как моя бабочка начинает пробиваться через кокон к свету. А я лежала и улыбалась как дурочка. Как влюбленнная дурочка.

Его улыбка… не то чтобы слегка улыбающаяся, но в тоже время как-то иронично вздернутыми углами рта, совершенно легко, как у Моны Лизы, почти незаметно, но все же можно было уловить эту его интересную эмоциональную нотку.

Совершенно забыв про свои правила, я повторила вопрос: " Как тебя зовут?"

– "Дин. Меня зовут Дин» – совершено не менясь в лице вдруг произнес он. – «Была ещё и фамилия, но я её не помню. Иначе, зачем я здесь с тобой? Помню только, что начиналась она на букву М. Или, может быть, у меня и не было никогда фамилии?!» – Вдруг, продолжая пребывать где-то во мне, и совершенно непоколебимо в выражениях, озадачился он.

– "Кто нибудь! Остановите её!» – раздались вдруг крики где-то в коридоре. – "Быстрее сюда! Она здесь!"– уже чей-то другой прокричал голос.

При всем при этом, был и ещё один голос – женский голос. Голос отчаяния, но все-таки питающий надежду на что-то своё. Не сложно было понять, что происходит. Хотябы на некоторую его часть. Несмотря, на всю встревоженность этих голосов, всё это действие сопровождалось интересным по звучанию моментом, как будто пьяная сороконожка носилась по этажу, совершенно не попадая в свой же такт ног. Я приподнялась с кровати, что далось мне довольно нелегко, и не обладай я такой любознательностью, особенно, к таким бардачным делам, (мне всегда нравилось все то, что выходило за рамки. Рутина делает человека злым, возвращая его к первоинстинктам), я бы не встала.

– «Она у меня!» – раздался где-то в застенках крик. – "Я держу её!"

Всё это естественно сопровождалось женским истошным криком.

Я уже смогла полностью осмотреть комнату в которой я нахожусь, или учитывая последние сведения, палату. По-мимо нас с моим новым знакомым, в палате находилось ещё человека три: один из которых залез под кровать, и что-то там себе бубнил под нос, прижав руки к ушам, словно лёжа на поле, на которое падали авиабомбы; другая же сидела неподвижно у окна, и что-то высматривала или всматривалась, совершенно неподвижно, наверное, если бы люди жили тысячу лет, она также бы и сидела возле этого окна всю эту тысячу; третий же, спокойно читал газету, будто привыкший, присытившейся всем этим военным театром баталий.