– "Приятно, что я тебе снюсь!" – это был голос Дина.

Откуда он всё время берётся, и почему, я не обращаю на него внимание, изначально учитывая, что он если где и может лежать, то это только рядом с моей койкой.

– "Почему ты всё время такой внезапный? Ты либо, вообще, молчи, либо говори! Моя больная голова требует преждевременного стука, перед тем как вышибить входную дверь её нутра!» -недовольно, но в тоже время с улыбкой отозвалась я в ответ. – "Ты как ручка… как сломанная ручка… мерзкая сломанная ручка, которая полбуквы пишет, а остальной половины лишь оставляет невидимый вмятины шлейф! Ручка должна писать, либо, вообще, не писать! Понимаешь?» -добавила я.

– "Понимаю." – ответил Дин,продолжая улыбаться.

– «И кстати?» – добавила я: « почему у нас с тобой не раздельные палаты? Я между прочем девушка, и я стесняюсь!»

– "Межполовая разность не говорит о том, что мальчики стесняются меньше. В детстве меня учили быть сильным, смелым, храбрым, защищать слабых, с уважением и почтением относиться к пожилым, не плакать, хоть я и не согласен с последним, как впрочем, может быть, и не совсем и с предпоследним, и тому подобной нравственности. Но быть безстеснительным –меня никто не учил. – сказал Дин, с его уже ставшим фирменным для меня взглядом, с редко, почти никогда не моргающими глазами. Интересно, что он там ищет?

– "Хорошо! Ответь мне на два вопроса тогда, пожалуйста. На вторую половину предыдущего вопроса – почему палаты не раздельные, и почему ты так на меня смотришь?»

– "Почему палаты не раздельные?» – продолжая смотреть в меня, как бы переспрашивая, но не ожидая ответа, спросил Дин. –« Я не знаю, почему я смотрю на тебя? Может быть потому, что ты мне интересна?!» – ответил он, и улыбнулся полузагадочной полуулыбкой! – "Не хочешь немножко пройтись?» – предложил Дин. – «А-то ты, наверное, уже забыла про то, что у тебя есть ноги?!" -улыбнулся он. – «Тибетские мудрецы говорят: «Учитель может летать, а может не летать!» И нельзя никак понять больше о том, чем ты сейчас являешься, если ты не пробовала быть другой!»

Мне так не хотелось вставать из этой тёплой кроватки, с таким мягким, и уже, почти, слившемся с моим телом, одеялком. Я стала натягивать его на лицо, как когда-то в детстве мы пытались укрыться от кошмаров. На самом деле проснуться ничего не стоит. Стоит многого встать и идти. А это порой так больно.

"Боль-это всего лишь твоё собственное мнение" – скажет позже мне Аня. – « Доведи её до абсурда, и она лишится смысла." – возможно, это даже ни её мысли, но для меня эта девочка станет Богом.

– "Вставай, гусеница! Нам пора!» – весело и задиристо начал срывать с меня одеяло Дин. Расплывшись в лёгкой улыбке, и детском негодование, я забилась как эпилептик в кроватке, раскидывая руки и ноги в разные стороны. После одеяла всё так холодно. Как я понимаю детей только что родившихся. Я бы ни меньше плакала.

"Ааааааа..". – протяжно и глухо раздалось сквозняком из моего рта. Я и сама понимала, что нужно вставать.

– "Пошли! Пошли! Пошли!» – говорил Дин, словно хотел мне быстрее показать, что-то, что недолговременно, что может сию же секунду раствориться и он так боиться не успеть.

Почему мы так уделяем мало внимания времени? Время – это самое бесценное, что у нас есть. Но мы будем до последнего его не воспринимать, и даже ставить в ничто, пока оно нас не задавит "раковой опухолью" осознания того, что мы прожили жизнь, так и не придя к своей мечте. Мы все хотели стать космонавтами, врачами, великими учёнными. Что мы сделали с нашей мечтой?

Я всегда хотела научиться играть на пианино, рисовать великолепные картины, писать стихи. Но что я имею на данный момент? Я лежу в каком-то сумасшедшем доме, так ничего и не имея. Это самая грустная грусть. Мы верим, что вот, ещё немного погодя, и мы начнём воплощать свои мечты. Но лишь умирая, люди понимают, какой это самообман. Нет никакого завтра, и почти уже закончилось сегодня – есть только вчера. И в этом вчера, мы не можем вспомнить ничего стоящего, потому что нас там уже нет. Вопрос: изменили бы мы хоть что-то, если бы могли попасть во вчера?