Алина порылась в кармане и достала оттуда смятый бледно-розовый рекламный буклет, такие обычно раздают в переходах. И бросила его в воду. Режущим глаза розовым пятном тот отплыл от берега, и покачиваясь на волнах, стал кружился в каком-то медленном течении. Алина попыталась представить, как могла бы она разозлиться на эту салфетку, оказавшуюся вдруг в неподобающем месте – наверное, это некрасиво, но это не может быть причиной ярости, никак…

Шорох где–то за спиной заставил ее вздрогнуть. Вверх по тропинке ковыляла бабка с лыжными палками, казалось, она не совсем рассчитала силы. Крутой склон давался нелегко, и все же, с гордым видом она карабкалась вверх. Громко шаркая, бабка прошла мимо и скрылась за поворотом среди ветвей.

Алина проводила ее тревожным взглядом. Какая то внезапно–неприятная мысль пришла ей в голову. Она понимала и не отрицала для себя, что боится этой бабки, как и любого незнакомого человека, особенно сейчас, когда ей так неспокойно. И всегда было понятно, что страшно ей вовсе не потому, что эта маленькая сгорбленная старушка, едва переставляющая ноги, представляет какую-то физическую угрозу. Она, Алина, боится, потому что где-то мимо проходит «человек».

В полусумраке  показалось, что в этой бабке она видит образ отца – и именно его боится в ней, боится этих оскаленных желтых зубов и дрожащих тонких губ, боится этого яростного и одновременно испуганно– затравленного взгляда, боится этого громкого, жгучего голоса , который будто затекает в мозг, как какая-то очень холодная, липкая жидкость, проникает в каждую клеточку тела. В этой несчастной бабке, и во всех других —в учителе и Вовке, одноклассниках и любом, кого бы она ни встретила, она видит этот образ —и она боится этих болезненных эмоций, тех эмоций, что происходят из ниоткуда и ни зачем не нужны, их в отце не предсказать и не предотвратить. Тот спрут, что всплывает откуда-то со дна, который душит ее – это и есть этот образ страха. И она не может объяснить своему мозгу, что эта бабка – это другое, что люди другие – сколько раз она пыталась, но ничего не получалось. И если так, почему тогда это должно получиться теперь? Этот бессмысленный страх выше и сильнее разума!

Сами черты человеческого лица, какое бы оно ни было, всегда будут напоминать ей образ отца… Она всегда будет бояться этой боли, и будет бояться людей, и всегда будет их избегать.

«1,2, 3, и еще много-много» – возникли откуда то вдруг слова учителя – «если сложить их вместе, то они образуют массивы, как будто тяжелый мешок, понимаешь ?»

Алина вновь попыталась представить этого спрута, которого научилась ощущать после школы. И будто бы цепляясь за недавнее неприятное событие, в голове начали всплывать давно забытые моменты – бесчисленные слова и обрывки фраз, наполненные и пропитанные все той же тянущей болью.

–Да, это массив, – сказала Алина, – это массив воспоминаний, много-много воспоминаний… Спрут состоит из них.

Алине стало очень жалко себя.

– Ведь я и не жила никогда…. – подумалось ей.

– Вся моя жизнь – это сидеть в углу с опущенной головой! Никогда я не была настоящей! Сколько моментов я упустила!.. И зачем тогда это все? Ради чего тогда я хожу по земле? – спросила она вновь, обращаясь не то к черной воде, не то к Богу.

«Прощай земля, весь мир прощай, меня поймали в сеть – но жалок тот, кто смерти ждет, не смея умереть!» —вспомнились слова знакомой песни.

Солнце скрылось за облаками, небо постепенно захватывали тучи, стало холоднее и ветер погнал по пруду мелкую рябь. Кружась в воздухе, рядом с Алиной приземлился крупный алый листок какого-то кустарника, густо рассаженного природой по всему парку, но названия никто не знал. Загнутый по краям, формой этот листок напоминал лодочку, и покачиваясь от ряби, плыл в сторону Алины. Ей вспомнились  руки измазанные в клее, и 2 пальца, которые она никак не могла разлепить, когда в детстве делала кораблик из листа и зубочистки, и хотела подарить его сестре.