Я больше не могу молчать. Всё это время я просто сидела, как дура, ждала, но я не могу ждать больше. Я срываюсь. Мои кулаки сжимаются, пальцы выкручиваются, а потом я подскакиваю и кричу. Крик вырывается из груди, такой резкий, такой полный боли, что мне кажется, что воздух не вмещает этих звуков.

– Что с нами будет?! – я не могу остановиться. – Скажи хоть что-то!

Он поворачивается ко мне, его глаза светятся, но он молчит. Я не могу понять, почему он молчит. Что с ним происходит? Почему он не говорит, почему не говорит, что мы сделаем? Как мы выберемся? Он просто смотрит на меня. Смотрит так, что у меня перехватывает дыхание, как если бы всё, что было внутри меня, сжалось в ледяной ком.

Я не выдерживаю. С силой, почти с яростью, я бью его кулаками в грудь. Всё, что осталось от моей силы, я вкладываю в эти удары. Но он не двигается. Он не защищается. Он даже не кажется потрясённым. Его тело как камень, как стена, которая не поддаётся. Я чувствую, как внутри меня что-то ломается, как всё, что я пыталась подавить, выходит наружу. Я сжимаю зубы, чтобы не заплакать, но его взгляд, его глаза, он всё понимает.

– Что я должен сказать? – его голос низкий, хриплый, как будто он выдавливает эти слова через зубы. – Что не смогу защитить тебя? Что рано или поздно ты всё равно будешь носить моего ребёнка, и тогда они тебя заберут?

Эти слова пронизывают меня, как нож. Я останавливаюсь, не в силах ничего сказать, но его взгляд остаётся на мне. Он продолжает:

– Или ты хочешь услышать, что я не трону тебя?

Я вздрагиваю. Эти слова звучат в воздухе, как грозовой раскат. Я закрываю глаза на мгновение, а когда открываю их, его лицо всё так же холодно-бесстрашное, с каким-то безжалостным спокойствием. Это не тот мужчина, которого я видела раньше. Это не он.

– Не могу обещать, девочка. – Его голос становится ещё глубже, как будто за каждым словом скрывается зверь, который вот-вот прорвётся наружу.

Я чувствую, как его слова проникают в меня, проникают в самое сердце, и я не могу больше стоять. Я не знаю, что это – страх, что это – ярость, что это – стыд. Всё переплетается, но одна мысль рвёт меня на части.

Я не знаю, как дальше жить. Я не знаю, что будет с нами. Но я знаю, что я не могу от него убежать. Не могу.

Этой ночью всё было иначе. Охотники увеличили дозу, и я поняла это ещё до того, как он начал задыхаться. Сначала он просто замер, сжав руки в кулаки, а потом его тело дёрнулось, напряглось, будто внутри него включили пыточный механизм, рвущий его изнутри. Жила на шее вздулась, пальцы судорожно сжались, и он сделал резкий вдох, такой глубокий, словно пытался втянуть в себя весь воздух клетки. Я отпрянула. Он не смотрел на меня, но я знала, что через несколько секунд посмотрит. И тогда всё начнётся.

Он резко выбросил руку вперёд, сжал пальцы, как будто собирался ударить, но в последний момент забил кулаком в бетон. По костяшкам тут же потекла кровь. Но он даже не почувствовал. Его рвало изнутри. Руки дёрнулись, когти вспороли его же кожу. Он замирает. Напряжение проходит по его телу волной, будто под кожей скручиваются тысячи невидимых нитей, готовых разорваться. Веки дрожат, пальцы сжимаются в кулаки, но это ненадолго. Первым меняется дыхание – оно становится рваным, утробным, будто его лёгкие больше не справляются с человеческой формой. Вены на шее вздуваются, натягиваются, а затем бледная кожа начинает темнеть, покрываться тенью, которая превращается в шерсть.

Звук. Глухой, хрусткий, болезненный. В его руках ломаются кости, как будто кто-то безжалостно их выворачивает, перестраивает. Суставы вздуваются, пальцы вытягиваются, ногти удлиняются, превращаясь в когти, острые, как лезвия. Он судорожно выдыхает, запрокидывает голову, и в этот момент из его горла вырывается низкий, гортанный рык – не человеческий, не волчий, нечто среднее.