Академия Нотингейл Мари Дюкам

Два моих самых дорогих человека умирают прямо сейчас. Сестра за сотни миль отсюда, в тишине больничной палаты. Любимый – здесь, у меня на руках, в полумраке стылого подземелья академии.

Юбка моего платья от-кутюр в пыли, шёлк стального цвета порван по подолу. Он скрипит под коленями, когда я бережно укладываю на них голову любимого. У меня словно наживую отрывают куски сердца, когда я медленно провожу пальцами по бровям, глажу скулы, целую лоб, переносицу, касаюсь застывших губ.

Я потеряла его.

Я потеряла сестру.

Я не знаю, как жить дальше.

Потоки магии вокруг питаются горем, разрывающим грудную клетку. Нотингейл всегда забирает своё. Его бессмысленно умолять о пощаде, торговаться, предлагая взамен свою душу, требовать или грозить местью. Древние стены не знают пощады: они пропитаны магией Источника, первородной, изначальной, всемогущей. Ты можешь рассчитывать на поддержку, но там, наверху, где веселятся люди и гремит музыка. Здесь же, в Сердце, где сами камни подземелья будто дышат силой, магия глуха к человеческим страданиям.

Всего сутки назад тот, кого я люблю, сказал: «Не смей жертвовать собой! Твоя жизнь очень важна». Сутки назад… Двадцать четыре часа, за которые я почти поверила, что всё будет хорошо.

Нет, не будет. Только не с нами. Глупые мечты наивной девушки разбиваются о пол подземелья, на котором лежит самый невыносимый – и самый желанный на свете мужчина.

Я целую его холодные губы снова и снова, надеясь, что детские сказки были правдивы. Увы, это всё ложь.

Я потеряла двух самых дорогих людей. Моя жизнь превратилась в прах.

Гул магии опять нарастает вокруг.

Мне больше не выбраться из этого подземелья. Никогда.

Я кладу заявление на стол директора и молча жду решения. Господин Бэнкрофт, вздохнув, поднимает на меня взгляд. Он сворачивает проекцию окна новостей: вспышка камеры выхватывает немолодого статного мужчину, с непроницаемым лицом садящегося в аэромобиль. У двери в окружении охраны замер черноволосый парень лет двадцати с надменным взглядом типичного мальчика-мажора. Заголовок гласит: «Разлад в империи Мейсонов! Брендан Мейсон отказывает наследнику в передаче дел…» Я отвожу взгляд: не хочу, чтобы директор подумал, будто я заглядываю ему в магпроектор.

Не притронувшись к заявлению, мистер Бэнкрофт нажимает кнопку спикера и велит секретарю перенести встречу за ланчем на полпервого. Мне отведено тридцать минут – роскошь в условиях плотного директорского графика.

– Итак, мисс Хантер, вы хорошо подумали?

Я даже не удивлена, что господин Бэнкрофт в курсе моей затеи: мисс Митчелл, наш… мой опекун, всегда докладывает директору о любых проблемах. А что может быть более проблемным, чем перевод из Райтон-Хоув, престижной школы для девочек?

– Да. – Голос уже не дрожит, когда я коротко киваю в ответ.

Директор фыркает и откидывается на спинку кресла, запускает пальцы в волосы, ероша их почти юношеским движением. Хотя чего я: господину Бэнкрофту всего тридцать четыре, он мечта и объект поклонения всех девчонок, начиная со средней школы. Пряди каштановых волос ложатся ему на плечи, ясные голубые глаза никогда не смотрят с презрением или превосходством. Я знаю: он искренне желает помочь но, увы, это не в его силах.

– Вы понимаете, от чего отказываетесь? Что ставите на кон? Школа Райтон-Хоув предоставляет всего пять мест королевским стипендиатам. Вы и сами знаете, какой трудный у нас конкурс. Наши выпускницы добиваются высокопоставленных должностей в Совете, становятся министрами и директорами крупнейших компаний, чаще прочих женщин совершают магические открытия и руководят важнейшими разработками по всему миру. Вы только перешли из средней школы в старшую. Три года – и перед вами откроются все двери.

Я упрямо поджимаю губы. Для девчонки из приюта диплом Райтона – всё равно что выиграть в лотерею собственный станок по печати денег. Никогда я так не радовалась, как пять лет назад, когда прошла вступительные испытания сразу на второй курс средней школы. Чтобы остаться в старших классах, я весь прошлый год готовилась к сложнейшим экзаменам. Мисс Митчелл расплакалась от счастья, когда узнала мои результаты. Она всегда была добра ко мне.

Директор помолчал, дав время на обдумывание его слов, но я упрямо двигаю к нему заявление, а потом отступаю на шаг от стола. Взяв листок в руки, директор применяет запрещённый приём:

– Думаете, мисс Кэтрин хотела бы для вас этого?

Я стискиваю зубы, сдерживая рвущуюся наружу грубость. Демонстративно отворачиваюсь к окну, невидяще смотрю, как садовник сметает опавшие листья в кучу и развоплощает их одним движением. Держать такого мага на этой должности невероятно затратно, но господин Бэнкрофт не считается ни с чем, когда под вопросом внешний вид школы. Родители богатых и талантливых должны видеть, на что идут их денежки.

Конечно, Кэти хотела бы, чтоб я закончила Райтон, устроилась на престижную работу и ни в чём не нуждалась. Вот только всё теряет смысл, если она никогда не скажет этого сама.

Стук ручки по бумаге отвлекает от горьких мыслей. Директор берёт заявление, читает его, будто надеется увидеть в нём нечто иное, и снова кладет на столешницу.

– Вы мне ещё спасибо скажете, – вдруг говорит он.

Одинокая бумажка с моими небрежными письменами тлеет под его пальцами, как сухой лист. Я вспыхиваю. Ну уж нет! Он не заставит меня прорываться второй раз через секретаря-привратника, стерегущего директорский распорядок не хуже цепного пса. Прищурившись, я смотрю на пепел, который господин Бэнкрофт уже собирается смести в мусорку. Еле заметноый блик пробегает по столу, и лист бумаги восстанавливается из мельчайших пылинок в считанные секунды.

Директор хмурится. Такое беспардонное использование магии нельзя спускать с рук: каждое обращение к Источнику энергозатратно и требует времени на его восстановление. Потому первые уроки по магическому искусству направлены вовсе не на освоение крутых заклятий, а на умение контролировать свой резерв. Да и неуважительно это – отметать директорское решение, как несущественное, однако мне всё равно.

– Сегодня мне исполнилось восемнадцать, господин Бэнкрофт, – говорю я со злостью, кипящей внутри весь последний месяц. – Никто, даже мисс Митчелл больше не может влиять на мои решения. Благодарю за заботу, но лучше подпишите заявление.

Я сжимаю кулаки с такой силой, что болят костяшки. Мы с директором смотрим друг на друга: я с яростью, он с недовольством. Бумага скрипит под ручкой, когда он наконец-то ставит размашистую подпись в самом низу.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, мисс Блэр, – мрачно говорит господин Бэнкрофт. – И, кстати, уголка не хватает.

Он кивает на крошечный недостающий фрагмент листа – и как только разглядел? Я бегло ощупываю пространство магией. Нахожу пропажу: бумага расплавлена в пыль. Чтобы восстановить её, придётся приложить вдвое больше усилий. Не колеблясь, я черпаю из Источника, и заявление в руках директора восстанавливается будто само собой. Даже через чур: чернила светятся от переизбытка магии, впихнутой в бумагу.

Господин Бэнкрофт удовлетворённо хмыкает.

– Вы всё ещё лучшая ученица потока, мисс Блэр. Делайте, что нужно, а я похлопочу, чтобы вам досталось место в следующем году. Не растрачивайте такой дар попусту и… Будьте осторожны.

***

Я выхожу из административного корпуса с облегчением. Первый шаг сделан, но самое сложное ещё впереди. Подхватив скромный чемодан с пожитками, я поправляю сумку на плече и спускаюсь по ступенькам к гравийной дорожке. Вокруг уже тронутая желтизной трава, деревья облиты золотом октября. Ещё яркое солнце снизило градус тепла, и мне комфортно в простой кожанке, наброшенной поверх школьной формы.

Как смеет мир быть таким оглушительно ярким, когда Кэти лежит в больничной палате!

Яростно топчу попавший под ботинок лист, когда слышу стремительные шаги за спиной.

– Надеюсь, ты не думала сбежать, не попрощавшись?

Энн обхватывает меня за талию, и мы чуть не падаем на дорожку.

Она всегда такая: пышет энергией, что бы ни случилось. Энн золотоволосая, с умопомрачительным взглядом зелёных глаз. Будто мало ей было родиться в одной из самых богатых семей Илатерры, природа одарила её яркой красотой и грацией.

Я же, худая шатенка с прозрачными серыми глазами, выгляжу рядом с ней, как нахохлившийся воробей под боком у колибри. Когда меня, приютскую девочку, впервые привели в общежитие, я ждала от такой соседки одних проблем и ни унции спокойной жизни. Спокойствие мне и впрямь не светило, но по другой причине: Энн решила «сделать из меня человека» и принялась втягивать во все школьные события с присущим ей энтузиазмом. Какая дружба может быть между такими разными девочками-подростками?

А вот какая. Четыре лета подряд во время каникул мы с Кэти жили не в приюте, а в загородном поместье семьи Уолден. Мама Энн, статная золотоволосая красавица миссис Клара Уолден, нанимала на это время учителя рисования для Кэти, а в моё распоряжение отводилась библиотека с несметным количеством книг и учитель конкура, занимавшийся с Энн.

– Надеюсь, хоть ты, Блэр, привьёшь моей дочери усидчивость и послушание, – с мягкой улыбкой однажды пожурила Энн миссис Уолден.