– Опять аврал? – вздохнула Надя.

– Как всегда в середине года, – протянула она устало, но тут же бодро накинула сумку на плечо и подкрасила губы. – Учись хорошо. – Мама оставила след на Надином лбу и уехала.

Главный корпус университета находился в центре. Старое здание с портиком служило местной достопримечательностью в небольшом городке. Надя с сожалением смотрела на него из заляпанного окна автобуса. Здесь она была два раза: на дне открытых дверей и при подаче документов в приёмную комиссию. Занятия у её группы шли в новой коробке, построенной наспех и там не было ни белого мрамора, ни колонн, ни причастности к чему-то великому и благородному. Зато холодный бетон и белый пластик хорошо готовили к больничной жизни после выпуска, так что иллюзий Надя не питала.

Она откинулась на спинку сидения и тут же села опять ровно. Не хватало родинку содрать. Надя раскрыла сумку и ещё раз пересчитала вещи. За полчаса с момента выхода из дома ничего не изменилось: две толстые тетради с конспектами, учебник по патанатомии, бутылочка воды, из которой уже вышли газы. Ключи, кошелёк и телефон. Потайной кармашек Надя открывать не стала, и так нащупав прокладку, блистер с таблетками и бутылочку нашатыря. Она провела ещё раз по тонкой ткани и разозлилась на себя. Маленького мягкого комочка не было. Забыла положить вату! Что мочить нашатырем, когда на паре ей опять станет плохо? Пальцем виски мазать? Наде казалось, что она вся уже пропахла резким запахом спирта, а из рта у неё несёт горечью таблеток.

Что-то оранжевое блеснуло между учебником и тетрадью. Надя подцепила краешек и вытащила из сумки её импровизированную больничную карту. Она повертела её в руках и вложила в учебник. Сунула, наверно, утром впопыхах.

В курилке рядом с университетом стояли одногруппники, зажав между зубами сигарету и о чем-то переговариваясь. Надя склонила голову и сделала вид, что их не заметила. Она выскочила через заднюю дверь и забежала в корпус.

Одногруппники пили, курили и радовались жизни. Им плевать было и болячки, и на смерть, и на всё на свете. Надя была почти уверена, что у Маши Барановой анемия. Это выдавали постоянные жалобы на больную голову, желтоватое лицо и одышка на паре по физкультуре. Дёрганная Света Матвиенко дымила сигарету за сигаретой и запивала их крепким кофе – привет гастрит и расшатанная нервная система. Юра Серов выглядел самым нормальным из всех троих. По крайней мере диагноз с ходу Надя ему поставить не могла. Кожа была нормальная и здоровая, сколько бы пачек он ни выкуривал. Ногти аккуратные, розовые. Голос не хрипел. Юра не болел, не прогуливал, во внеучебные склоки не влезал. Казалось, что он был всегда. Группы выпускались, а Юра оставался существовать в этих стенах.

Из передних дверей также вышмыгнула Лика Есешина – полная низкая девушка, несмотря на свой вес, передвигающаяся бесшумно и незаметно. Они с Надей всю поездку делали вид, что не замечают друг друга, хотя столкнулись в дверях. Лика читала книгу в самодельной обложке, а Надя копалась в сумке.

Лекционные залы в корпусе-коробке были похожи на холодильные камеры: там всегда дуло из оконных щелей. Зимой все, включая преподавателя, кутались в куртки, даже поздней весной какой-нибудь чахлый студент начинал под конец пары шмыгать носом. Глаза резала белизна стен, с ней сливалась глянцевая доска, на которой скрипел черный маркер. На дворе был июнь, пары заканчивались и велись неохотно и нудно.

В перерыве Надя смотрела в окно. Вид ей был хорошо знаком: аллея маленьких и тощих лип, посаженных администрацией к Дню Победы, забор и дорога, по которой изредка проезжали машины. Смотрела лишь бы чем-то себя занять и время быстрее пролетело, но с такой внимательностью, чтобы все поверили в том, что ей на самом деле просто замечательно. Просто великолепно третий год подряд смотреть в одно и то же окно и видеть один и тот же пейзаж. И знать она не знает ни о каком сжирающем страхе, и общаться с ними она тоже совсем не хочет. Надя со злостью ухватилась за подоконник и сжала холодный пластик.