Юра в такие моменты устало смотрел и доказывать уже ничего не собирался.

Односторонняя война за место под солнцем, неведомая Юре, закончилась так и не успев начаться. Вернувшись от деда, Надя быстро сдала учебники обратно в библиотеку и в перерывах между врачами просто лежала на кровати, уткнувшись глазами в потолок.

Надя хотела и не могла вернуться на прежний уровень, лишь мечтая вспомнить, как зудит всё внутри от желания разобраться в теме. Упорством и зубрёжкой можно было обманывать преподавателей и одногруппников, но сама она знала – лучшее, что в ней было, исчезло.

Конечно, Надя было не просто «знакома с учебным планом» – кишки скручивались от одной мысли покойниках. Солнце будет вставать на востоке, а садиться на западе, будут ездить машины и летать самолёты, будут начинаться войны и заключаться миры, но для неё все закончится, когда умрет мозг. И потом всё будет едино: пройдёт ли секунда или сто лет, будет лишь темнота. Но и она была не главным страхом. Пусть я буду гореть в аду и, стоя на коленях, молить прощения, пусть будет вечная темнота, думала Надя, только не слезы мамы, не безвкусные пошлые венки, только не кутья, ни кисель, ни девять дней, ни сорок дней, ни год – марафон боли для родных. Если бы можно было просто исчезнуть из этого мира, применив заклятие, стереть память всем.

К зданию больницы подкатил тонированный автобус с табличкой ритуал, торчащей за лобовым стеклом. Из кабины спрыгнул молодой усатый парень. Настроение у него было прекрасным.

– Привет, девчонки! – махнул он им, и все отвернулись. – Что грустим?

Атмосфера была гнетущая, а погода сегодня, как назло, подходила под настроение водителя. Аромат раскидистого куста сирени в начале июне перебивал больничный запах хлорки, спирта и антисептика. Водитель искренне недоумевал, почему студентики, которых согнали на практику, так переживают. Он крутил баранку «Ритуала» уже третий год и насмотрелся всего. К своей работе относился с уважением и даже гордостью – не каждый сможет, а вот он смог. Да и зарплата по меркам города неплохая. А то, что дохнут сейчас все как мухи, ну что поделать, время такое.

Был ещё один запах, сладкий, щекочущий нос, слабо пробивающийся сквозь сирень. Настолько слабо, что его предпочитали не замечать и в слух о нём не говорить. Студенты молчали, лишь изредка перебрасываясь черной шуткой и отвечая на неё нервным смешком.

Надя подобрала веточку и отдирала от нее мягкую, тонкую кору, обнажая липкий, мокрый ствол. Страшно не было, организм отключил эту функцию. Не избавился насовсем, а будто на оголенный нерв шлёпнули пломбу, надеясь, что и так сойдет. Но не сойдет, разболеется ещё хуже, чем было. А пока ты сидишь, ждешь, как дурак, ощупывая языком, и гадаешь: когда же пломба вывалится, когда снова станет больно, и моментом покоя насладиться не можешь.

Профессор Сазонов, худой как жердь старикан, не спеша, направлялся к ним, попутно осматривая сирень и березки, шелестящие на ветру. За ним нога за ногу шёл Юра, огибая большие лужи. Позицию водителя они оба разделяли.

– Идемте, время уже восемь часов. Нас ждут.

Надя не отрывалась ни на шаг от профессора и не заметила, как оказалась самой первой у входа в морг. Коридорчик был узким и тёмным, вся группа позади сбилась в кучу. Девчонки пищали и держались друг за друга. Надя оказалась в западне. Анестезия прошла, и страх накатил с удвоенной силой.

– Если кому-то будет плохо говорите, – монотонно проинструктировал профессор и приоткрыл дверь. Повеяло холодом, в нос ударил сладковатый запах формалина. Толпа толкнула Надю вперёд.