Русскими сотрудниками миссии оказались Василий Григорьевич Лизакевич, Андрей Васильевич Назаревский и Хрисанф Иванович Чернецкий. Последний перевел на французский язык сказанное Воронцовым. Доктор Парадайз и мусье Жолли кивали, однако выглядели разочарованными. Они ожидали, что Воронцов говорил о некоем выдающемся достоинстве самого князя Карачева, а не о том, как его окрестила одиннадцатилетняя дочь министра.

Юноша понимал природу интереса в устремленных на него взглядах. Все словно ожидали, что князь немедленно поразит их выдающимися дарованиями. Такое внимание Кирилл Карлович отнес на родство. Заслуги князя Евстигнея Николаевича были известны. Теперь всем не терпелось оценить юношу. Каков он: приумножит ли славу великой фамилии или окажется вертопрахом. В последнем случае его и по имени называть не станут. Будут только вздыхать и приговаривать, как не повезло князю Карачеву с племянником.

Кирилл Карлович и мысли не допускал о том, чтобы посрамить род. Напротив, он намеревался сделаться самым выдающимся из фамилии Карачевых.

По просьбе Воронцова юноша начал рассказ о путешествии. Об Агнешках он умолчал. Только мысленно улыбнулся, вспомнив девчушек, и перешел к знакомству с мусье Ролэном.

Лица слушателей стали особенно серьезными. А старик Лизакевич сделался совершенно озабоченным. Князь Кирилл Карлович не понимал, чем вызвана перемена в настроении сотрудников миссии.

Он взглянул на Семена Романовича. По лицу того пробежала тень. Но взглядом он показал юноше, чтобы продолжал.

Князь решил сократить рассказ, чтобы не утомить слушателей.

– В Грейт-Ярмуте меня встретил господин Чернецкий. А мою спутницу поджидал пан Зиборский. На постоялом дворе к нам присоединился граф де Ла-Ротьер, и мы втроем добрались до Лондона, – завершил он повествование.

Юный князь умолк, полагая, что о путешествии по самому Лондону уже отчитался перед министром и теперь вправе опустить неприглядные детали.

Василий Григорьевич Лизакевич откашлялся и спросил:

– Позвольте полюбопытствовать, князь, не показалось ли вам странным, что вашу спутницу встречал поляк?

– Хех! Разумеется! – воскликнул Кирилл Карлович и еще раз выдал: – Хех!

Хеканьем он показал старику Лизакевичу, что, конечно же, отметил эту странность, а не упомянул исключительно потому, что пощадил утомленных слушателей.

– Да и с барышней штука вышла, – сообщил Кирилл Карлович. – Оказалась она не француженкой, а полькой. Амалия Ласоцкая, вот ее подлинное имя.

– Амалия Ласоцкая, – кивнул Василий Григорьевич. – Племянница Изабеллы Огиньской, в девичестве – Ласоцкой.

– Огиньской? – удивился князь Карачев.

В груди разлился отвратительный холодок. А старик Лизакевич подтвердил худшие опасения.

– Ваш мусье Пьер Ролэн и его супруга Флоранс Ролэн суть ни кто иные, как Михал и Изабелла Огиньские, – сказал Василий Григорьевич. – В этом нет никаких сомнений. Нанявшись к вам в услужение, они беспрепятственно добрались до Гамбурга…

Кирилл Карлович побледнел. Дружеская симпатия и сочувствие к мусье Ролэну обернулись жгучим стыдом. Выходило, ловкий пройдоха воспользовался глупостью юнца. Проклятый месье Пьер! Притворялся французским дворянином. А на поверку, не бежал от революции, а хотел устроить революцию! Он злодей, якобинец!

Андрей Васильевич Назаревский покачал головой и, глядя на юношу, вымолвил:

– Что за ракалия, этот Огиньский!

– Михал Клеофас Огиньский, – произнес Воронцов. – Некоторое время он служил польским посланником здесь, в Лондоне. Потом вернулся на родину и стал великим подскарбием Великого княжества Литовского. В его руках финансовые связи…