Вот и пошли они поодиночке пробовать разные напитки, да так напробовались, что потом и дорогу на пароход потеряли… Ашинов ждал-ждал их, да и послал наконец разыскивать: нашли в какой-то канаве дружески обнявшимися, и тут же рядом и двугривенный лежал…

– Ну, а столкновений с властями не было? – спросил я.

– Как не быть, -бывали. Особенно досаждал нам один консул, не то французский, не то английский.

Повадился на наш пароход ходить да следить за нами. Ну, надоело нам это, наконец, и мы однажды заманили его в укромное место, да и отдули там наилучшим образом. Но, как потом оказалось, в ошибку попали: вместо любопытного консула избили какого-то флигель-адъютанта султана. Тот пожаловался нашему консулу, и пошла история. Как никак, а пришлось выдать двух наиболее виновных. Но и наш консул постарался это дело потушить и дал арестованным возможность бежать. И, конечно, на нашем корабле их уже не нашли…

После этого случая мы поспешили уйти из Порт-Саида и долго трепались в Красном море. Бури там преследовали нас, и много иностранных кораблей следило; были среди них и военные. Ну, мы тогда на своем совете решили, что если военные суда пристанут к нашему пароходу, то будем резаться; а там, чья возьмет… Но отец Паисий был против этого и во время совета сказал: «нет, резаться не нужно. Бог – среди нас, и вот посмотрите, через час ни одного военного корабля поблизости не останется». И действительно через час поднялась страшная буря, и все суда разметало в разные стороны. Так мы и плыли уже одни до самой Африки.

– Ну, а в Африке как вы устроились?

– В Африке мы устроились недалеко от берега, в местности, называвшейся Сагалло. Разбили лагерь из палаток, церковь поставили и обвели все это место валом и рвом да забор еще высокий из колючек поставили. А то эти дикари, которые кругом нас жили, прыгают, как козы, и никакой ров от них не убережет. Занимались же мы там разными работами, хлеб сеяли, виноград растили. И теперь должны быть там наши лозы. Да и, кроме лоз, еще должны быть следы нашего пребывания: кое-кто умер, особенно из женщин да детей, иных дикари убили; мы всех похоронили и кресты поставили. А потом и дети наши там должны быть: не даром же мы там столько времени простояли! Своих-то женщин у нас мало было – всего десять; ну, а дикарок-то много кругом вертелось…

– Ну, а каковы вообще были ваши отношения с дикарями?

– Да ничего.

Сначала они были очень недружелюбно и подозрительно к нам отнеслись, ну, а затем, когда увидали, что мы им вреда не делаем, – перестали коситься и часто в лагерь к нам ходили целыми толпами. Но грубый такой народ, никакого развития. Их звали Дамали и Сомали. Ходили они нагишом, без всяких покровов, питались глиной, смешанной с солью и сердцевиной какого-то дерева. Некоторые молодцы у нас тоже пробовали эту смесь и говорили, что ничего, – есть можно. Жили они в лесу, под кустами и тут же на виду у всех все нужды свои отправляли. Ну, а насчет браков у них совсем было свободно: сегодня один муж, завтра другой.

– А было у них какое-нибудь управление?

– А как же. Тоже свой султан был, а у него – два помощника. Но такой же был грубый и неразвитый человек, как и его подданные. Жил он, впрочем, уже не под кустом, а в балагане, которым дикари хвастались, как мы каким-нибудь дворцом. Но слушались они его мало – только те, кто поближе жил, а другие совсем ни в грош не ставили. Знаком же его султанского достоинства, была повязка вокруг чресел, концы которой закидывались через плечо. Его помощники тоже носили такие повязки.

– Когда он в первый раз пришел к нам, – продолжал Дзеранов, улыбаясь: – мы дали ему кусочек сахару. Положил он его в рот и начал сосать. А как почувствовал сладость, так даже плясать стал на месте. И уж причмокивал он и обслюнявился весь… Просто, как ребенок. И потом что угодно готов был отдать за кусок сахару. И золото, и серебро нес… И все его подданные тоже сахар полюбили. А так как язык у них очень бедный, и как назвать его, они не знают, то принесут, бывало, маленький кусочек сахару, нарочно оставленный от вчерашнего дня, а в другой руке держат серебряную монету, которую мы же им дали раньше за что-нибудь. Это значит: «давай, мол, сахару, а себе бери серебро». Хлеба вот тоже постоянно выпрашивали: глина-то все же похуже казалась.