– Дорогие мои, Шекспиру, конечно, всё равно, слушают ли его в данный момент в этой комнате, но, может, вы освободите меня от ненужных стараний?

– Отчего же, я слушал с превеликим удовольствием, – возразил Денис, тайком глянув на Машу.

Сестра взялась за иглу, но тут её рука дрогнула, и остриё стальной помощницы вошло в палец, не защищенный напёрстком. Вскрикнув, Маша быстро слизнула капельку крови.

– Всё суета, – вздохнул понятливый гусар. – Сходи-ка ты к матушке, сестричка. Она хотела с тобой поговорить… наверное, есть о чём.

Маша резко отложила пяльцы и встала.

– Ну знаешь…

Денис тоже поднялся и с учтивым поклоном отворил ей дверь. Она вышла, предварительно смерив брата неописуемым взглядом.

– Вот характер! – возвращаясь к Ольге, пожаловался он. – Вернётся от матери – мне несдобровать.

– Значит, есть тому причина.

– Голову мне снесёт, – придвигаясь к кузине и заглядывая в книгу, уточнил Денис.

– Другая не вырастет, – прохладно улыбнулась она, отстраняясь от гусара-книголюба.

– Вы сердитесь?

Ольга захлопнула книгу и, облокотившись о диванные подушки, повернулась к нему – хрупкая, русоволосая, милая, а взгляд холодный и острый, как клинок его гусарской сабли. Сейчас она ответит ему. Её губы дрогнули, сочные, восхитительные губы, начертанные Амуром явно не для того, чтобы ими язвили… С них не успела слететь уже обдуманная колкость – дерзкий гусар впился в них глубоким поцелуем. Ольга на какой-то миг оцепенела. Денис крепко держал её, придавив своим телом, и боялся отпустить. Боялся, не зная, что предпримет она, когда придёт в себя от его выходки. Он чувствовал её нараставшее сопротивление, и боролся с ним, пока она его больно не укусила. Денис отпрянул.

– Это жестоко.

Звонкая пощёчина классически завершила сцену.

– Чёрт возьми, я всего лишь вас поцеловал! – дыхание штурмовало его грудную клетку.

– Всего лишь! – она унеслась в другой конец комнаты и уже оттуда вела дальнейшую оборону. – Чем я вызвала подобную наглость с вашей стороны?!

– Вы называете мой порыв наглостью?

– Думала вам польстить, назвав наглостью такую глупость, – её оборона перешла в нападение. Денис покраснел и приложил руку к щеке, горевшей не столько от удара, сколько от стыда. Она усмехнулась: – Больно?

Он посмотрел в её лицо. Даже из приличия там не изобразилось ничего, что могло бы напомнить сочувствие. Глаза, недавно такие ясные, теперь потемнели, и в них появилось больше свинца, чем небесной лазури.

– Вы не справедливы ко мне, Ольга Ильинична.

– Не думаю, – сказала она и, выдержав паузу, добила его: – Зато я теперь знаю, о чём могут спорить гусары.

Денис почувствовал себя так, точно его нагишом втолкнули в девичью.

В дверях стояла Маша.

– Хороша сестрёнка! – бросил он ей и почти бегом устремился прочь.

Кузины прыснули со смеху.

Праздничные гулянья на островах были в самом разгаре. Погода наладилась, и мало кто мог усидеть дома. Ребятня кружила вокруг подожжённого чучела, богатые горожане устроили состязание на тройках. Из саней неслись крики, часто заглушаемые взрывами хохота, с горок слетали санки. Молодёжь завязала игры в снежки на развалинах снежной крепости, но вскоре вовлечёнными в весёлый бой оказались и особы куда более почтительного возраста. Ребяческий азарт закрыл глаза на седину. Зиму хоть и настойчиво провожали, да преимуществами её пользовались с воодушевлением.

Ольга стояла одна, ища глазами мужа в пёстрой шумной толпе. Накануне ей пришлось уговаривать его приехать сюда, а теперь он покинул её, пропав вместе с графом Радневским. Маши тоже не было видно. Незнакомые лица и маски быстро сменялись перед ней. Казалось, она была единственной, кто не знал, чем занять себя и куда податься. Кто-то задел её, спасаясь бегством от атакующих преследователей, а ещё через миг её забросали снежками… Она струшивала с себя снег, когда к ней подбежала Маша и, запыхавшись, сбивчиво начала говорить про горки, санки и про поручика, с которым они, перевернувшись, упали в сугроб у графа на глазах. Не успела Ольга спросить про мужа, как увидела его, направляющегося к ним. Коренастый, всегда строго опрятный, он и теперь выделялся среди других. Лицо Топорина, уже начавшее обживаться заметными морщинами, не выражало ничего такого, что могло бы подсказать суть его настроения, но по бодрой походке можно было предполагать, что праздник для Ольги ещё не окончен.