Артемьев подошёл к шкафу и достал оттуда старенький кошелёк, расшитый бисером.

– Помнишь? – и бросил его в руки маркиза.

Шале, покрутив кошелёк, заглянул вовнутрь.

– Жоржи, несмотря на драку я вернул тебе его тогда в целости и сохранности.

– Вернул пустым.

– Не ожидал, что ты такой мелочный и будешь напоминать мне об этом всю жизнь.

В глазах князя мелькнула насмешка. Шале, заметив это, снова улыбнулся.

– И не знал, Жоржи, что ты такой сентиментальный – хранить столько лет старую вещицу, – он умилённо поднял брови и сунул кошелёк в свой карман.

– Мою вещицу, – уточнил Артемьев, протянув к нему руку ладонью вверх.

– Ах да! – Шале отдал кошелёк.

– Его вышивала моя мать, и хранил не я, а Стеглов… пока не женился.

Маркиз понимающе закивал и снова вернулся к беспокоившей его теме.

– Остерегайся улыбок Бенкендорфа, а не лая Топорина, – предупредил Артемьев.

– К генералу у меня особый подход, а вот к этому бумажному червю… – плечи маркиза поднялись вверх и там застыли на несколько мгновений, он задумался. Князь успел пройтись к окну и выглянуть во двор. – Неужели этот тип ведёт безукоризненный образ жизни? Жоржи, что у нас есть против него? – Шале тоже поднялся и подошёл к окну.

– У нас?

– А откуда Радневский знает Топорина?

– Они состязаются за зелёным сукном.

– А не ослышался ли я, когда граф говорил про его жену?

– Сплетни про её девичество?

– Нет, о её участии в судьбе Ильина.

– Подслушивание не делает тебе чести.

– О, какая честь пострадает от нескольких невзначай услышанных слов, когда ей грозят куда более серьёзные неприятности! – отмахнулся Шале. Его настроение вернулось в привычный диапазон, и спасительные идеи стали атаковать его мозг. – Была бы чудесная сенсация про связь четы Топориных с государственным преступником… А что? В конце концов, можно пустить газетную утку, не затрагивая Ильина.

В этот момент в дверь кабинета постучали. На отклик князя на пороге появилась тучная женщина в белом накрахмаленном чепце, из-под которого выбились седые пряди волос. В её руках пищал крошечный котёнок.

– Вот, ваша милость, глядите! – отдышка мешала женщине высказаться в полной мере.

– Не сейчас, Агриппина. Обратись к мадемуазель Жаклин.

– Говорю же вам, ваша светлость, она ничего знать не желает.

– Кто?

– Софья Георгиевна.

– Я поговорю с ней.

Артемьев отошёл от окна. Нянька, поняв, что получит сейчас не на пряники, вынесла свои недовольные массы за пределы кабинета.

– Что, Софи шалит?

Князь неопределённо кивнул.

– Купи ей обезьяну.

– Обезьяну?

– Я советую, полагаясь на опыт одной парижанки, которая отчаялась научить свою воспитанницу хорошим манерам, пока не купили шимпанзе и не сказали ребенку, что он будет ответственен за манеры обезьяны.

– И помогло?

– Обезьяне – нет, ребенку – да, – Шале, заложив руки за голову, потянулся. – Эх, Жоржи, где была наша с тобой обезьяна!

И рассмеялся.

Босая весна подходила всё ближе, а суетливая старушка ещё мела по дорогам осколки, в городе мелькали обрывки последней вьюги. Но госпоже Прохановой стало плохо от другой непогоды: приезд племянницы был хуже всяких вьюг. Любовь Васильевна и под дверью стояла, и на блины в столовую звала – не помогало. Кузины уединились и болтали без умолку. О чём именно, через закрытую дверь расслышать было трудно, вот и лезли в материнскую голову подозрения, вот и сжимало всё в груди не проходящее беспокойство.

Любовь Васильевна прошлась по дому, заглянула на кухню. Прасковья пекла блины.

– Румяней делай, с корочкой, – велела она девушке, ловко справлявшейся с тяжёлой сковородой. – Масла не жалей, – и продолжила обход, неся в душе никак не унимавшуюся тревогу.