Ад и возможность разума Олег Лукошин

Как я представляю себе ад? Как безвоздушное пространство без координат и притяжения. Ни неба, ни земли, ни горизонта. Словно червь, сдавленный со всех сторон безжалостным вакуумом, ты ползёшь по заранее отмеренной канавке – немного в одну сторону, немного в другую. Дальше не получается, потому что с обеих сторон тупики. И других направлений не существует, только эта короткая дорожка. Ни звуков, ни красок, ни чувств. Ад.

Когда в пятилетнем возрасте я посещал детскую поликлинику и, удивлённо озираясь на больших и крикливых дядь и тёть, обхватив ладошкой мамин указательный палец, стоял у её ноги в очереди в регистратуру, мир ещё не казался мне непонятным и враждебным. Он был шумен, интересен и ярок, в нём имелось немало привлекательного – вот хотя бы та белокурая девочка у стены, что ходила кругами над грязно-красной плиткой, время от времени она приподнимала голову и с робким интересом посматривала на меня – нет, мир определённо нравился мне в этот солнечный весенний день двадцатидвухлетней давности. Очередь продвигалась неимоверно медленно, мама переминалась с ноги на ногу и почему-то начинала нервничать – наконец, бросив на меня тревожный и требующий понимания взгляд, она бормотнула: «Ты постой здесь немного, я быстро. Никуда не уходи, чтобы наше место не заняли. Я успею, мне надо тут». И оставив меня, она засеменила по коридору, повернула за угол и исчезла из видимости – куда? почему? – эти вопросы вряд ли волновали тогда моё хрупкое детское сознание. Некоторое время всё вокруг оставалось таким же солнечным и беззаботным: девочка кружилась вокруг своей плитки, взгляд её был направлен в мою сторону, люди передвигались неторопливо, и лица их выражали равнодушное добродушие – чёрт, как же хорошо, когда лица окружающих тебя людей выражают добродушие, пусть даже и равнодушное!

Но вдруг всё изменилось: воздух пронзили невидимые, но явные колебания тревоги, движения людей сделались быстрее и лихорадочнее, солнечные пятна на полу закрылись набежавшей на небо тучей, белокурая девочка, схваченная чьей-то неумолимой рукой, в мгновение ока испарилась, а очередь, только что являвшаяся такой бесконечно длинной и расслабленно вялой, стала вдруг одного за другим отшвыривать стоящих впереди людей – они подходили к окошечку регистратуры, произносили какие-то слова и тут же отходили, получая пухлые прямоугольные книжицы. Я и сам не заметил как оказался один на один перед вырезанным в стеклянной панели полукругом окна. Окошко располагалось значительно выше моей головы, я не видел, что происходит за ним, не видел и даже представить не мог то могущественное существо, что восседало на той стороне, лишь тревожные раскаты грудного женского голоса донесли до меня шокирующие и непонятные слова: «Следующий!» «Говори, – услышал я чей-то шёпот сбоку. – Говори, мальчик, к тебе обращаются». «Кто там? – новые раскаты пугающих звуков достигли моих ушей. – Почему молчите?» Я пытался встать на цыпочки, дотянуться, посмотреть в глаза тому, кто требовал от меня каких-то действий и слов, но роста не хватало. Беспокойство нарастало с ужасающей силой, я испуганно оглядывался по сторонам в поисках мамы – мама не возвращалась. «Ребёнок, – слышался сочувствующий хрип. – Дотянуться не может». «Эх, парень! – раздался другой голос. – Давай-ка я тебя подсажу». И чьи-то сильные руки, схватив за бока, потащили меня наверх – вот полукруг окошка прямо над головой, вот он перед глазами… Тётенька в очках и в белом халате сурово и пронзительно смотрела на меня. «Ну, – разжались её губы, – говори». «Говори, парень!» – подбодрил меня голос, обладатель которого держал меня на руках. «Говори, мальчик! – вторил им сбоку сочувствующий хрип. – Побыстрее, все ждут». А я испуганно хлопал ресницами, пугливо опускал голову и отчаянно стремился выскользнуть из цепких объятий, что так безапелляционно сжимали меня. «Тебе карточку? – громыхало существо в белом халате за перегородкой. – Фамилия как твоя?» Отчаяние с каждой секундой захватывало меня в огромный и цепкий капкан, я готов был отдать всё на свете за то, чтобы меня отпустили, оставили в покое, забыли. Отдать всё за то, чтобы меня забрала к себе мама. Две большие слезинки выкатились из моих потерянных глаз и, помедлив мгновение, пустились в гонку по худым детским щекам. «Мать-то где? – вопрошал сердобольный хрип. – С мамой ты, мальчик?». «У-у, и слёзы…» – раздался разочарованный голос обладателя сдавивших мои бока железных щупалец. «Пусть мать дождётся, – вынесла свой вердикт страшная женщина за перегородкой. – Говорите, что вам?» – обратилась она к стоявшей в очереди следом за мной женщиной. «Погуляй пока», – наконец опустил меня на землю цепкий дядька со стальной хваткой. И я, освобождённый от необходимости отвечать на вопросы, от этой невыносимой и непонятной ответственности, почти счастливый, отбежал в сторону и стал тревожно оглядываться по сторонам. Мамы не было, не было мамы рядом, и счастья не получилось, и лишь новая порция горючих слёз побежала по щекам – я стоял, забившись в угол и растирал глаза кулачками, и чувство горечи разрасталось в моём маленьком слабом тельце. А мама вскоре пришла – наверное она отсутствовала не больше пяти минут, пришла и была удивлена, что её сын вдруг оказался вне очереди, что он не сумел назвать свою фамилию и год рождения, что он вообще такой жалкий и бестолковый и что теперь дяденьки и тётеньки, лишь несколько минут назад бывшие добродушными и приятными, не хотят подпускать её к окну регистратуры, так как наша очередь прошла, да и вообще не видели они, стояла ли она здесь – а ребёнок… ребёнка этого мы не знаем. И пришлось занимать очередь снова, и рассерженная мама, крепко сжав мою ладонь, вела меня потом к оказавшейся ужасно злой тётеньке-доктору, а после доктора, так же больно сжимая руку, тащила за собой домой. И вот тогда я понял, что окружающий мир, который казался мне придуманным мной самим, казался ручным и управляемым, что этот мир не хочет меня, не принимает меня, он желает высмеять, унизить и уничтожить меня, что этот мир против моего существования.

С этого момента я понял, что не вписываюсь в правильные расклады окружающей действительности.

– Кто там?

– Репетитор.

– Сейчас, сейчас.

Засовы железной двери заскрипели, и скрип был долог и протяжен – казалось, засовов этих было множество – прочных, стальных, неприступных. По какой-то неведомой причине я узнал верный пароль и мне позволили пройти сквозь ворота таинственного замка. Замка, в котором меня почему-то ждали.

– Вовремя вы, – старушка, открывшая дверь, отступила назад и позволила мне пройти в квартиру.

– Стараюсь.

– Настя приболела немного, в школу сегодня не ходила.

– Да что вы!

Готовый расстегнуть куртку, я остановился с застывшей в воздухе рукой. Обычно подобные слова мне говорили, когда хотели отменить урок.

– Думали звонить вам, – продолжила бабушка, – но ей к обеду лучше стало. «Ладно, баб, пусть будет английский. Я люблю английский». Ну ладно, говорю, позанимайся.

Я снял куртку и повесил её на вешалку. Ну слава богу. Хоть немного денег ещё накапает.

В детской комнате, где мы занимались, Настя сидела за столом с раскрытым учебником и приготовленными к работе тетрадью и ручкой.

– Здравствуй, Настя, – поздоровался я с ней.

– Здравствуйте, Иван Алексеевич, – слабым голосом ответила она.

– Как дела? Заболела что ли?

– Да, немного, – кивнула она. – Простудилась где-то.

– Ну ничего. Бывает.

– Я урок не успела сделать, – смотрела она на меня выжидающе, словно я мог отругать её за это.

Что ты, присаживался я рядом с ней, я не учитель, я не ругаю, я только хвалю. Мне платят за это деньги.

– Ну, сейчас сделаем.

Настя училась в четвёртом классе. В той самой школе, где я когда-то в течение года безрадостно и бездушно работал. Было это пять лет назад, и Насти тогда ещё в школе не было – что чрезвычайно радовало меня. Не знаю почему, но я страшно не любил встречать своих бывших учеников. Слава богу, большинство из них стёрлось из моей памяти, но из их памяти я, по всей видимости, не стирался до сих пор. В школе я старался вести себя с ними корректно, ни на кого не повышал голос, как умел, шутил, и понимал, что им в общем-то не за что быть на меня обиженным. Однако, услышав на улице чей-то звонкий детский голос, который кричал мне «Здравствуйте, Иван Алексеевич! А почему вы из школы ушли?», я старался, кивнув в ответ, быстро-быстро удалиться с места неожиданной и нежеланной встречи. Меня пугала возможность каких-либо воспоминаний, ненужных и отягощающих разговоров. Работая разнорабочим на стройке – туда я устроился, покинув школу – я молил небеса, чтобы мимо объекта не прошли мои бывшие коллеги, ученики или их родители. Жестокие небеса конечно же не исполнили моих молитв – складывалось впечатление, что люди, знакомые со мной по школе, специально и осознанно задались целью выследить меня, и подобные встречи происходили регулярно. Способствовал тому и наш небольшой по площади и количеству жителей город. Некоторые здоровались, удивлённо наблюдая за тем, как я таскал вёдра с раствором, некоторые отворачивали головы, а однажды какой-то старшеклассник, который в школе даже и не подумал бы обратиться ко мне на «ты», увидев меня в грязной и ободранной спецовке, подошёл ко мне стрельнуть сигарет. «Я не курю, – ответил я ему». «Понятно, – отошёл он. – Ну трудись тогда, работяга».