Я как раз вытирала пол на кухне и уже была на коленях, тряпка в руке, вода капает с локтя. Я подняла голову и сказала:

– Сам возьми, – сказала я, не отрываясь от пола. – Ты не видишь, я занята? Я почти закончила.

Он замер. Буквально на долю секунды. А потом медленно сказал:

– Что ты сказала?

Я вдруг поняла, что это было «нет». Не грубое. Не резкое. Просто нормальное человеческое «сейчас не могу». Но в его системе координат это звучало как вызов. Как дерзость. Как предательство.

Он не стал кричать. Просто встал. Медленно. Молча прошел мимо. Гулко закрыл дверь в спальню.

Весь день он не разговаривал со мной. Не смотрел. Не прикасался. Вечером просто сказал:

– Знаешь, я начал думать, что ты уже не та. Что ты начинаешь забывать, кто ты без меня.

Я молчала. Я хотела сказать, что устала. Что я просто человек. Что я не его служанка. Но язык стал тяжелым. Словно каждое слово – пуля.

Я снова почувствовала вину. За то, что посмела. За то, что выбрала себя. Даже на две минуты.

Потом он купил мне новую пижаму. Мягкую, с цветочками. Сказал:

– Я все-таки люблю тебя. Даже когда ты капризничаешь. Я прощаю тебя.

И я снова кивнула. А ночью мне приснилось, как я кричу. Прямо в лицо. Во все горло. Без слов. Только крик. И он… улыбается.

А потом мне приснился сон, который снится мне переодически. Мой кошмар, который не дает мне покая по ночам… Я стою на перроне. Он рядом. Держит мою руку, и от его прикосновения мне тепло. Это не тот Влад, с которым я живу, а тот, в которого я влюблена. С которым у меня есть какая-то сакральная связь. Но этот Влад только в моих снах. Сколько раз я просыпалась и разочаровано смотрела на мужа. Они как близнецы, но совершенно разные…

И вот мы стоим… Перед нами поезд – черный, будто вынырнувший из чужого сна. Пар клубится, будто из легких мертвого зверя. Влад сжимает мою ладонь чуть сильнее, а потом… отпускает.

Я теряю равновесие, как будто вместе с этим жестом меня оторвали от земли. Он делает шаг в вагон, и я жду. Вот-вот подаст мне руку. Скажет: «Пошли, Лера». Но вместо этого я слышу:

– Лера, ты не едешь со мной. Тебе на другой поезд.

– Что? – слова не слушаются, горло сжимается. – Мы же… вместе едем.

Он смотрит на меня с каким-то странным сочувствием, почти ласково, но как будто совершенно чужой мне человек:

– Нет. Мы никогда не ехали вместе. Просто ты долго не замечала.

А я стою, как статуя. Холодная. Он поворачивается и исчезает внутри. Я кричу ему что-то вслед – но голос не выходит. Только воздух. Только боль.

Поезд начинает двигаться. Скрежет металла рвет тишину. И я понимаю – он больше не вернется. Я осталась.

И самое страшное – где-то внутри я знала это всегда. Просто цеплялась. Просто не хотела уходить с пустого перрона, потому что надеялась, что он вернется, одумается, протянет руку.

Мне было лет восемь, когда мама сказала, что приедет в выходные. Я ждала ее с самого утра. Села на лавку во дворе с рюкзачком – туда я положила тетрадку, книжку и старую обложку от комикса. Дождь начинался легкий, почти невидимый, а потом стал холодным, липким и тяжелым. Я промокла до нитки, но не двигалась.

Я все ждала. Потому что если она сказала, значит приедет. Она ведь мама. А мама – не может не приехать.

Час. Два. Три. Люди проходили мимо, смотрели на меня странно. Я не замечала. Я всматривалась в повороты дороги, в каждую машину. И вдруг… страх. А если с ней что-то случилось? А если она попала в аварию, спеша ко мне?..

Телефонов сотовых тогда не было. Связи – никакой. Мы не знали, что происходит с теми, кто не приходит. Мы просто ждали и молились. И я молилась – в голове, шепотом, с дрожью в сердце. Пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. Я не переживу, если с ней что-то случится, тем более из-за меня. Пусть она просто задержалась…