Бабушка считала, что я не заслуживаю. И не было такой шкалы, по которой я могла бы заслужить. Шизофрения – вот пропуск в мир сладкого. У тебя нет диагноза – сиди и молчи. Я тогда еще шутила сама с собой, что, возможно, мне стоит симулировать безумие, чтобы получить хотя бы одну шоколадку.

А потом… Потом начались чудеса. Люди появлялись в моей жизни как по команде свыше. Будто ангелы. Зауч Таисия Ивановна, которая меня, беспризорницу, выбрала из всех детей – звала на чай, приносила бутерброды, защищала от унижений. Потом – кружки. Танцы, вышивка, хор. Уроки, где взрослые впервые обращались со мной по-доброму, с уважением. Меня записали туда не просто так – кто-то вложился душой. Я чувствовала: я кому-то важна.

И вот они – мои первые по-настоящему близкие. Мои взрослые, которые любили меня просто так. Я не понимала, почему. Ведь я не была благодарной. Я убегала, устраивала сцены, хамила. Я была дикаркой, кусающей руку помощи. Но они не сдавались.

Я долго не верила. Думала: бросят. Как отец. Он любил меня – до рождения брата. До пяти лет. А потом… исчез. Ушел душой в другого ребенка. И я поняла: его любовь была ненастоящей. Как только появился кто-то «лучше», я стала ненужной. Поэтому, когда бабушка в очередной раз орала на меня за попытку съесть шоколад, внутри звучал знакомый рефрен: "Ты недостойна. Ты всегда недостойна. Даже если стараешься. Даже если хорошая."

Я не была плохой. Но меня убедили, что я – лишняя. А это намного страшнее, чем быть плохой.

“Ты опять лезешь, как таракан!” – кричит бабушка. А я дрожу, прячу руки за спину. Губа пульсирует болью. На полу крошки и капли крови. А в животе – пустота. Не от голода. От стыда.

Потом снова спышка воспоминания. Флешбек – другое лицо. Дядя. Его пальцы на моих ребрах. Он сжимает их, медленно, с наслаждением, словно проверяет, сколько я выдержу. Я не кричу. Я просто не могу дышать. В груди – огонь. Глаза мутнеют. А он смотрит и шепчет: – Ты – ошибка природы. Тебя не должно было быть.

Я снова вспоминаю, как он прижимал меня к полу, шепча гадости. Как ловко запирал дверь ванной, притворяясь, что моется, а сам ждал, пока бабушка уйдет. Как выжидал, пока я одна. Он был как хищник. Его взгляд – не человеческий. Хищный. С животной, холодной радостью в глазах.

И снова этот момент с долбаным шоколадом, когда я съела то, что не должна была. Как мой дядя псих стоял на заднем плане и выл, его удары кулака равномерные и монотонные по спинке дивана. Словно часы…

Я снова вспомнила, что так он вел себя только при родных, а без них он типа нормальный… Если так можно назвать…

И теперь Влад. Его рука на моей. Его голос, будто нежный:

– Ты знаешь, тебе ведь просто повезло, что ты встретила именно меня, – начал он мягко, почти ласково. – Другой бы давно плюнул и ушел. А я увидел в тебе то, чего никто бы не заметил. Слишком ранимая, слишком нежная, с этой твоей тонкой душой, как фарфор. Ты цепляешься за любую доброту, потому что тебе ее не хватало. И кто, если не я, мог это понять? Я был твоим спасением. Без меня… ты сама знаешь, ты бы не справилась. Ты бы развалилась. Тебе ведь нужна опора. И я ею стал. Признай это. Неужели ты не видишь, как сильно тебе повезло? Ты же сама это чувствуешь, признай.

И я улыбаюсь. Киваю. И во мне снова просыпается та девочка. Та, что старалась быть удобной. Что кивала бабушке, чтобы ее не били. Что благодарила всех Богов, когда дяде становилось плохо, когда он лежал, рвало его по три дня, и он не мог подняться. Когда не мог замахнуться. И тогда я не дрожала от страха в подвале или на лестничной клетке, ожидая, когда бабушка вернется. Тогда я могла остаться дома. Тогда было тихо. Безопасно. На какое-то время.