В тот же день мать отправилась к нему, приказав детям не выходить из дому и ждать ее – ведь в Басре нетрудно и потеряться, а чего доброго, нападет какой-нибудь злодей и сведет на невольничий рынок, а там продаст. А проданный на невольничьем рынке уже никогда не найдет дорогу домой.

Но Хасан, не послушав мать, потихоньку выскользнул за дверь. Узкая улица, где стоял их дом, шла прямо, но потом вдруг повернула, и впереди открылась широкая площадь. В глазах зарябило от пестроты, казавшейся еще сильнее и ярче после темной и тихой улицы. Перед ним был рынок. Хасан испугался, но, пересилив страх, шагнул вперед. Рынок оглушил его криками зазывал, звоном медных сосудов; у самого края полуголые мальчишки с оглушительными криками совали прохожим переливающиеся перламутром раковины, разную мелочь, разносчики воды продавали воду с лимонным соком из маленьких медных чашечек, которые висели у них на поясе, а потом шли лавки – бедные и богатые, побольше и поменьше.

Это был рынок торговцев тканями. На пороге богато украшенных лавок стояли невольники, а в глубине мерцала разноцветная парча, блестел шелк, шуршали развертываемые ткани. Здесь никто не кричал, покупатели чинно пили шербет, шел неторопливый торг, звенело золото на весах. Одна из лавок отличалась особенно богатым убранством; перед входом прикреп лен кусок ткани, такой тонкой, что сквозь нее проглядывала резная дверь. Материя покрыта чудесными узорами, горевшими на солнце, как перья необычной птицы.

Хасан подошел ближе, чтобы полюбоваться невиданной тканью, но когда он стоял, поглощенный пестротой причудливо извивающихся узоров, кто-то схватил его за ворот.

– Ты вор? Почему ты стоишь здесь, у лавки почтенного старейшины купцов? Откуда ты? – посыпались на Хасана вопросы. Он даже не знал, кто его держит. Наконец, извернувшись, увидел одноглазого плосконосого старика, одетого в темный длинный кафтан. «Наверное, купец, – подумал Хасан. – Сейчас отведет меня на невольничий рынок и продаст, и я никогда больше не увижу свой дом!»

Хасан рванулся изо всех сил, и ему удалось освободиться. Он бросился бежать, но от страха весь дрожал, и преследователь догнал бы его, если бы один из мальчишек, которые вертелись на рынке, не подставил старику ногу. Тот упал, и пока, путаясь в полах кафтана и осыпая мальчишку проклятиями, он пытался подняться, мальчишка подхватил Хасана за руку, и они бросились к самой узкой улочке, отходившей от рыночной площади.

Они долго бежали, наконец Хасан, задыхаясь, прошептал:

– Все, я больше не могу!

Мальчик остановился, и они оглядели друг друга. Басриец был выше Хасана на голову, но худощав и жилист, на нем порванная грубая рубаха и сандалии, а на голове повязана тряпка, бывшая когда-то шелковым поясом.

– Откуда ты? – спросил он Хасана.

– Из Ахваза, мы недавно здесь.

– Кто твои родители?

– Мой отец служил стражником наместника Ахваза, он умер, а мать сейчас пошла к Абу Исхаку, взять белье в стирку.

– А, значит, твой отец был «кожаным поясом»? Что же ты бродишь здесь по рынку, у тебя, наверное, дома много добра?

– У отца не было кожаного пояса, он всегда носил полосатый хузистанский кушак, который ему вышила мать, а добро мы все распродали, у нас почти ничего не осталось!

Новый знакомый громко расхохотался, он даже схватился за живот от смеха, а потом повалился на землю и стал кататься в пыли. Потом вскочил и, подойдя к Хасану, спросил:

– Сколько тебе лет?

Хасан обиделся. Неужели даже мальчишки будут спрашивать его об этом?

– Мне уже десять! – выкрикнул он.

– Для десяти лет ты слишком мал ростом и к тому же глуп, тебе от силы шесть, видно, что ты сидел у подола матери.