– Да нет, Лазарь, не хватил, – услышал Хрущёв. – А о народе надо больше думать. Ближе к народу надо, ближе.

– Не ругайтесь, не ругайтесь, ребята. Ну так как? – спросил Сталин, улыбаясь. – Есть у народа икра?

– Нету, пока нет ещё, товарищ Сталин.

– Я предлагаю, – сказал Сталин, и глаза у него вдруг пожелтели, – за халатное отношение к своим обязанностям наркома рыбной промышленности, как его… Дергалёва Марка Яковлевича арестовать, ну и дать, скажем, лет пятнадцать. Пусть потрудится на свежем воздухе!

– Можно справочку? – произнёс опять лысый человек в пенсне. – Нарком рыбной промышленности давно проходит у нас как морально неустойчивый и даже, прямо говоря, неразборчивый. Но это не всё. Его родственники – дочь – находится и проживает в Париже.

– Что по линии разведки? – спросил кто-то.

– Да нет, – досадливо ответил лысый. – Она там замужем за французом.

– Так как, товарищи? – спросил Сталин.

– Без ареста, – загалдели все разом, – расстрелять сразу, чтобы всем неповадно было. Ишь, во Франции дочь живёт! – шипели они со злостью, хотя нотки зависти и были заметны.

Теперь Арсен уже горел, как в огне. Он облизал сухие губы. Горло саднило, жгло в желудке. Голова же вдруг стала свежая и ясная.

«Так, и Марка нет – это всё», – подумал Арсен, как-то судорожно всхлипнул и проголосовал «за».

– Теперь ещё один вопрос. Нам товарищ Лаврентий Павлович говорил, что имеются интересные наработки у товарища Икразова по части новых методов пропаганды и информации. Он с нами не делился ещё. Это хорошо. Он скромный, но давайте послушаем его сейчас. Пусть расскажет товарищам, что он там выдумывает.

И вдруг Арсен, совершенно неожиданно для себя, чётко, спокойно, полностью владея и собой и темой, рассказал членам Политбюро 1940-го года созыва о телевидении, его организации, возможностях и перспективах. Все подавленно молчали.

– Да, Арсен, когда мы с тобой в Туруханске сидели, слыл ты за фантазёра. Всё Юле своей байки про светлое будущее рассказывал. Но сейчас, ну ты нас просто поразил! – произнёс задумчиво Сталин. – Давайте поручим ему первый этот аппарат сделать, ну, скажем, к лету 1941 года, а?

– Сделаю, товарищ Сталин, – неожиданно для себя произнёс Арсен. – Обязательно, – добавил он потухшим голосом.

– Всё, товарищи, пошли пить чай, – резюмировал Сталин. Все зашевелились, стали проталкиваться к двери в соседнюю залу.

– Пойдём ёбнем коньячку, – неожиданно над ухом прогудел Каганович. Но Арсен отрешённо стоял. Очень хотелось в туалет, а как это здесь сделать, он не знал. Выручил его всё тот же лысый человек в пенсне.

– Что, поссать? – доверительно, бархатным голоском спросил он. – Вон, по коридору, до конца и налево.

Арсен шёл по коридору, у дверей вышивались дежурные офицеры. Он повернул налево и… открыл глаза.

Он стоял у своей ели, писать уже перестал, хотя штаны ещё не застегнул и аппарат не убрал. И видел он, как по тропинке уходили сквозь хвойный ёлочный полумрак двое военных.

«Тихо, тихо, только спокойно», – уговаривал себя Арсен, застёгивая штаны. Он подбежал к калитке. По дороге, блеснув задним светом, уехала лакированная чёрная «Эмка».

«Боже мой, только спокойно», – говорил сам себе Арсен, затем побежал к дому.

В комнате сидели плотно. Правда, стол разбился уже на группы. Красавец Лёха с милой женой в окружении дам рассказывал, как он катался во Франции в Сен-Жерве на лыжах. Дамы ахали. А Перфильев, очевидно, очень долго в который раз объяснял Нойману, в чём смысл жизни. Нойман время от времени задрёмывал; это значило, что доза превышала шестьсот пятьдесят семь граммов крепкого напитка. Марк меланхолично жевал рыбку и томно взглядывал на соседку справа.