Вольдемару сделалось дурно, этого он не ожидал. Но ещё дурнее ему стало, когда он увидел в комнате ещё одно существо, обличием, конечно, такое же, но маленькое, писклявое и явно женского пола.

Существо это, переливаясь и время от времени взлетая немного над полом, как это делают космонавты-герои СССР, а затем России, приблизилось к Нойману и пискляво, но громко начало требовать отчёта, где, мол, столько времени болтался, что воняет от него чем-то мерзким и «смотри, смотри, хвост-то весь в чём…»

Вольдемар и в лучшие годы такого разговора дамам не спускал, а тут какая-то… Он и погнал сразу «лошадей», то есть в том смысле, что ты, мол, кто такая, прошмандовка хвостатая, ты мне, тварь с присосками, ещё права качать будешь, ты, мол, бурдюк розовый – нишкни, пока я тебя…

Но что «пока тебя», разъяснить не успел. Его дама-существо так ловко, быстренько к нему подплыла, легонько развернулась и вдруг пяткой, где присосок не было, очень больно и хлёстко попала Вольдемару прямо в глаз.

– Ах, ты так… – угрожающе, но не победно произнёс Вольдемар.

Он успел очень больно получить пяткой в лоб, в пах (и хоть там и не было ничего, но стало весьма чувствительно), и хвост его был защемлён и укушен.

– Всё, мерзкий, сейчас едем к семнадцатому, – вопило существо, взлетая, припадая, светясь и флюоресцируя и за хвост таща Ноймана из этой розовой комнатки куда-то по переулкам, площадкам и прочему фантастическому ансамблю.

– Куда, зачем? – уже растерялся Нойман, а глаз, хоть и на пружинке, но заплывать начал.

Далее всё оказалось совсем плохо. Семнадцатый – огромный, горилообразный шар серо-жёлто-зелёно-коричневой цветовой гаммы ловко схватил присосками Ноймана, да так, что вырваться Вольдемар уж точно не мог; что-то спросил у этой выдры, она пропищала, и вдруг он плоскогубцами стал давить пальцы с присосками у Ноймана на левой руке.

– На левой, точно? – переспросил этот семнадцатый у мерзавки.

– На ней, на ней. Она ему мешала в делах, да и присасывается плохо.

– Щас будет присасываться хорошо, – басил семнадцатый, а Вольдемар уже визжал и извивался от боли всем телом и хвостом.

– Ну, понял, как с жёнами вести себя? – спросил вдруг семнадцатый тихо и участливо.

– Понял, понял. Ты мне пальцы сломал, – вопил Вольдемар.

– Ничего, до свадьбы заживут. Ладно, иди, не балуй с молодухой-то. Давайте следующего, – и засветился весь зелёным.

Нойман вышел весь мокрый, с хвоста капало, а мерзавка его, что оказалась непрошено-негаданно женой, видите ли, участливо раздробленную ладонь поддерживала и пищала, что щас придут, она компрессик сделает и ужин даст, её сосед с планеты Земля еды привёз.

Вольдемар молчал, вытирая влагу, что по нему струилась, и думал про себя: «Я тебя, сука, вечером удавлю». А думал, оказывается, зря. Вдруг существо снова его больно ущипнуло, пнуло ногой в коленку и завизжало:

– Я те дам суку! За суку, подлец эдакий, ответишь. Щас же снова идём к семнадцатому.

– Нет, нет, – испугался аж до полусмерти Вольдемар. – Это я-я-я (он стал заикаться) пошутил.

– Ну смотри, прощаю на первый раз. Скоро вечер, щас поедим, гости придут, и поплывём в интим, – и она глупо, прямо как на Руси, где-нибудь в деревне Хотькове, например, хихикнула.

«Хорош интим, а чем?» – подумал Нойман, но промолчал. Пальцы просто-таки ломило, как было больно. Постепенно Нойману становилось жутко.

Еда была подана на розовых же тарелочках, в брикетах, и есть её, как разъяснила писклявая стерва – ныне жена Ноймана, – нужно просто откусывая от брикета.

Вольдемар посмотрел и понюхал. Это было говно, натуральное говно землян, которым они так усердно и успешно покрывают всю свою планету. Вольдемару стало плохо и очень грустно, а так как мысли его читались, то он думать себе запретил и только сказал, что спасибо, мол, сыт, ел недавно, да и рука мозжит.