Валерий превратился в пассивного наблюдателя. В свидетеля распада классической механики.

Туфелька упадёт, мир рухнет.

Энтропия системы неумолимо росла.

– Если не подойдёшь, кто-то сделает это за тебя, – сказал голос откуда-то сбоку, вызывая резонанс в его обмякшем теле.

Механизмы внутри, скрипя, провернулись.

Разум, доселе парализованный, сгруппировал обрывки логики: либо он, либо фазовый переход в ничто.

Музыка замедлилась, словно давая шанс всё исправить.

Большой, неповоротливый, закованный в броню сомнений, его корабль плыл к маленькому острову Алых Туфель.

В душе пульсировала левая щиколотка.

Он бросил якорь – широко и из последних сил улыбнулся, будто танцы и лавирование под ветром флирта – одно и то же.

– Погалсуем?1

Их история продолжилась, как и все истории, что начинаются с «Потанцуем» и заканчиваются «Давайте жить вместе».

Валерий жил так, как будто давно определился со всеми переменными. Он вставал рано, пил крепкий чай, доверял инженерным расчётам и не доверял людям, которые их не делают.

Она же пока писала черновики, думая, что всегда можно передумать и потом переписать начисто. Но рядом с ним даже её мечты начинали обретать форму.

Наелись, наплясались, а главное, выспались!

После регистрации счастья они не стали останавливаться, наслаждаясь идиллическими пейзажами спокойного домашнего быта.

Любимая жена была неугомонна, как тасманийский дьявол. И раз уж суженый с утра и до ночи проектировал и рассчитывал, то и ей пора было научиться отличать форштевень от ахтерштевня.

Выбор пал на Инженерно-морской институт, кафедру кораблестроения.

Количество книг в доме перевалило за критическую отметку. Они появлялись повсюду – на полках, на столах, на подоконниках и даже в тех местах, которые по всем законам логики не предназначены для литературы. Чашки с остывшим чаем стояли по углам, словно одинокие буйки в открытом море, напоминая, что время, выделенное на бытовые потребности, неуклонно сокращается в пользу науки.

Она училась быстро, ей нравились расчёты, в которых была ясность и предсказуемость, – нечто противоположное её собственной природе, всегда стремящейся оставить запас для импровизации. Но с каждым годом всё меньше оставалось места для черновиков. Приходилось сразу всё писать начисто.

Пара строила не просто семью, а полногабаритное морское судно, требующее точных расчётов, крепких узлов и постоянного движения вперёд.

И вот, когда корабль их жизни уверенно плыл по волнам, объявился некий «груз на борту». Он не значился в чертежах, но вполне вписывался в законы природы и семейную конструкцию. Требовал постоянного внимания, оперативного снабжения и регулярного профконтроля.

Заявлял о своём существовании громко, требовательно и безапелляционно, напоминая о себе каждые три часа, независимо от графика работ и усталости экипажа.

Летом 1979 года Валерий, человек методичный, протестировал всё на прочность, проверил на благозвучие и, убедившись, что конструкция надёжна и соответствует всем техническим требованиям, с чувством выполненного долга огласил экипажу:

– Оксана Валерьевна Палацкая.

Луна над Кронштадтом понимающе кивнула.

Первые месяцы после моего рождения стали для родителей масштабными полевыми учениями.

Родители импровизировали на тему, как выжить с новорождённым, не завалить диплом по кораблестроению и управлять государственным морским заводом, от которого зависела большая часть населения острова.

Мама проводила дни в идеологическом расколе сознания: одним полушарием вязла в «Комплексном математическом анализе» и «Истории КПСС» (пытка, от которой иные диссиденты бежали бы в Сибирь добровольно).