молчала.
Она стояла, помнится,
стояла, не рыдая,
не люба, не любовница,
всего лишь мать родная.
Не плачь во сне, хорошая,
не верь ночному бреду,
проснись, моя хорошая,
я никуда не еду.
Но снятся сны неясные,
их не переупрямить,
нам снятся сны ненастные —
предчувствие иль память.
3. Дожди
Помнится, лил дождь,
такой же – точь-в-точь.
Зябкий осенний дождь,
медлителен, бесконечен.
…Липли к рубахам плечи.
И ни подъезда,
ни – даже – зонта.
Голая высота,
гиблое место.
Хочешь остаться цел –
не подымай головы.
Пар – от продрогших тел,
прель – от мокрой травы.
Не подымай головы!
Дождик сечёт ковыли.
Пули секут ковыли.
Сколько сирот и вдов!
Сколько сдано городов!
Я потерял им счёт.
Сколько пришлось их брать!
Опять
дождь тротуары сечёт.
Чёрные реют зонты
крыльями нетопыриными.
Мокрый неон над витринами.
Кинотеатры открыли,
и все подъезды открыли
двери гостеприимные.
И никакой высоты,
изборождённой окопами.
Капли холодные капают.
Давно это было, давно.
А мы не ходили в кино,
а мы коченели подчас,
а мы не плясали под джаз.
Даже военная медь
в громе должна онеметь.
Зычного рёва фанфар
я не слыхал на войне.
Я города сдавал.
И брать приходилось мне.
1960
Я бы мог не родиться
Я бы мог не родиться,
не дышать,
не болеть,
не тонуть в полынье,
не скользить в гололедь,
не глотать в жаркий полдень
ледяную струю,
не шагать по грязи,
не равняться в строю,
не бороться с бураном
в заметённых полях,
не валяться в окопах
и в госпиталях.
Я б не ведал измен,
не страдал от любви,
не сбивал бы лопатою
рук до крови.
Я бы мог не скорбеть,
не грустить, не тужить…
Неужели я мог не родиться?
1960
Из-за реки чихвостят батареи
Из-за реки чихвостят батареи,
как наяву.
От попаданий камни одурели,
а я живу.
А я живу и десять лет, и двадцать,
ещё и тридцать
проживу.
Мне некуда деваться,
мне некуда укрыться —
ни в камни, ни в траву.
Живу.
Мой тротуар, мой двор, мои деревья —
всё под огнём.
Прямой наводкой кроют батареи,
дрожит мой дом.
Мой дом. Мой красный.
Высится над спуском
на правом берегу.
Пролом в стене.
В квартире нашей пусто.
Проснуться не могу.
Ни спрятаться, ни в реку окунуться,
ни коченеть во рву.
Теперь-то я проснусь.
Тогда не мог проснуться:
всё было наяву.
Живу.
1960
Мне снятся снега
Мне снятся снега.
Третий день мы берём высоту.
Мне снится война.
Третью ночь просыпаюсь в поту.
И кажется мне
обидным несбыточным сном
глазок светофора
за серым рассветным окном.
Мне чёрные снятся фонтаны
на белом снегу.
Сколько лет
я об этом забыть не могу.
Сколько лет
я об этом молчать не могу.
Сколько лет
хочу рассказать –
не могу.
1960
Новогодняя баллада
Новый год
на посту встречали часовые.
Снег ложился скатертью белой
на гостеприимную землю.
Часовые не пили вина –
глотали морозный воздух.
Часовые не обнимали
раскрасневшихся девушек в танце,
а сжимали холодное дерево
заиндевевших прикладов
и притопывали каблуками,
чтоб хоть немного согреться.
Новый год
на посту часовые встречали,
фонари были снегом облеплены,
и в треугольниках света
ослеплёнными мотыльками
белые хлопья метались.
Часовые не пели песен,
не провозглашали тостов.
В гортани, как пуля в стволе,
«стой-кто-идёт!» застряло.
Часовые глядели в ночь,
каждый шорох и тень примечая,
и никто из них не заметил,
как прошёл двенадцатый час,
как новый год наступил.
И, как прежде, струился снег,
и качался фонарный свет,
и молчала снежная мгла,
и во мглу упирались зрачки,
а где-то звенело стекло,
и расплёскивалось вино,
и вращались блестящие чёрные диски
под патефонной иглой.
Где-то счастья друг другу желали
в эту праздничную,
в эту первую ночь
сорок первого года.
1960
Когда наповал убивают
Когда наповал убивают,
боли почти не бывает,
нервы пронизаны болью
секунды какую-то долю,
сотую долю; не более.