В ответе Пушкина узрелась принципиально другая картина мира, отличная от сегодняшних узкооднобоких и поверхностных («обыденное зло» в просторечье) воззрений маркетингового шоу – хайп (для «заманивания на ложную блесну» зрителей), которого знание поверхностное, а душа – вне его: «Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется). А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? Как неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? – Пушкин, все в том же письме к Чаадаеву:

Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье!

…Ты браней меч извлек и клятву дал святую

От ига оградить страну свою родную.

Мы вняли клятве сей; и гордые сердца

В восторге пламенном летели вслед отца

И местью роковой горели и дрожали;

И россы пред врагом твердыней грозной стали!..

Гордость Пушкина своим родом и государством. Россией как великой легендарной державой. Ее победами. Ее славой. Ее силой: «Но от кого бы я ни происходил, – от разночинцев, вышедших в дворяне, или от одного из самых старинных родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, – образ мыслей моих от этого никак бы не зависел. Отказываться от него я ничуть не намерен, хоть нигде доныне я его не обнаруживал, и никому до него дела нет».

И протестное. Резкое. Откровенное: «Мы в отношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда. При англичанах дурачим Василья Львовича; пред m-me de Stael заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: Мальчик! Забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе. Это мерзко…Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног; но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство»

Увиделась незримая связь, уловился неслышимый шелест истории Отчизны, пришедший к Пушкину (и к нам, современникам двадцать первого века) с портика державного царя «всея Руси»: «Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем»– И. Грозный.

И осмыслилось свежо и пронзительно слова Гоголя: «Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». То есть нравственный маяк моего времени и моего молодого поколения (на фоне вредоносного отупления и опошления его) первого века третьего тысячелетия от Рождества Христова:

Смирись! опомнись! время, время

Раскаянья … покров

Я разрешу тебя. Грехов

Сложи мучительное бремя.

Уильям Тернер создал картину Солнца.Это солнце постоянно притягивает Ваш взгляд. Это наш заряд энергии, восторга, счастья: «Солнце есть Бог». Он есть в каждом из нас. Так и в каждом из нас есть частица «солнца русской поэзии» – Александра Пушкина.

Уильям Тёрнер. Бухта в Дьепп. 1826.

Это серьезно. Это – присутствие глубинной детерминистской и, конечно, эмпирической, взаимосвязи Пушкина и России показывает нам метафизическое движение Отчизны в направлении реализации себя как содержательной и слитной духовности: «/В/ сякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф.).

Да еще натолкнулся на прозорливое высказывание русского мыслителя, в котором за обликом умной и сильной России видна фигура поэта – державника: «Всмотритесь же в пути и судьбы России…, и вы увидите, что русскому народу есть только один исход и одно спасение – возвращение к качеству и его культуре. Качество необходимо России: верные, волевые, знающие и даровитые люди; напряженный и добросовестный труд»