Нервы девушки были натянуты, словно струны. Рассказ об их совместном прошлом, начатый ею спокойно и безэмоционально, уже спустя десяток минут стал похож на исповедь, прерываемую всхлипами. Слёзы, словно весенняя капель, то и дело скатывались по её лицу, оставляя на блузе из нежного шёлка странные волнообразные разводы. Артёма, не выносящего женских слёз, казалось, разрывало надвое. Одна его часть толкала заключить в объятия сидевшую перед ним девушку, чтобы защитить от этих страшных воспоминаний, и он, еле сдерживаясь, искусал до крови губы, вторая же готова была вытрясти из неё душу, сделать ей так же больно, как было ему. Борясь с самим собой, он еле сдерживался. Не зная, куда деть руки, выдававшие его внутреннее состояние, он лихорадочно теребил пуговицы на пиджаке, время от времени отрывая их одну за другой.

К концу разговора у обоих было такое ощущение, будто по ним несколько раз прошлись бульдозером или дорожным катком. Их души, выжатые, как использованный лимон, были заляпаны грязью и облиты помоями прошлого.

— Ада, ты прости за то, что я на тебя наехал, – грустно произнёс Артём, наконец осмелившись поднять глаза на расположившуюся напротив него девушку. — Я знаю, что у меня не получится всё сразу осознать... и принять. Нужно время, чтобы услышанное сегодня сопоставилось с моими обрывочными воспоминаниями. И, конечно, понадобится ещё какое-то время, чтобы восстановить их полностью. Спасибо, что не стала скрывать от меня правду, пусть и неприглядную для всех нас. Только вот чувство гадливости отчего-то стало ещё больше. Неужели нам всё это пришлось пережить?

Ада, которая до этого момента сидела, потупив взгляд, наконец, осмелилась взглянуть на него. Глаза Артёма были не просто пустыми, они были мёртвыми. Казалась, его взгляд остекленел и, словно рентген, проникая сквозь неё, уходил в одному ему известные мысли. Судорожно вздохнув несколько раз, моргнул, как будто очнувшись, а потом, прикрыв глаза, глухо произнёс:

— У меня сейчас странное чувство, словно всё это лишь сон.

Медленно открыв веки, он, наконец, посмотрел на неё уже осмысленно.

— Прости, Ада… Я не знаю, как теперь, к тебе относиться…

Но девушка прервала его, так и не дав договорить:

— Никак! Никак не нужно ко мне относиться! Совсем никак… Между нами ничего не изменилось: мы, как тогда, так и сейчас, были, есть и остаёмся чужими людьми.

Он снова опустил ресницы вниз, прикрывая ими плещущееся в глазах непонимание.

— Я могу на что-то рассчитывать? – упорствовал он, почему-то начиная злиться.

Она отчаянно застонала:

— Артём! Боже мой! Ты же взрослый, здравомыслящий человек! Сам знаешь: сердцу нельзя приказать, кого любить.

— А дружить, Ада? Если нам просто дружить? Я больше ни на что не претендую… – прощупывая её намерения поинтересовался он.

— Тёма! – Её душа зашлась от странной, тянущей боли. Казалось, будто она — полотно, а кто-то невидимый, разобрав его на плетения, постепенно вытягивал из него ниточку за ниточкой, безжалостно комкая его. — А что ты вкладываешь в понятие дружбы: дружить семьями, встречаться по праздникам, ходить друг к другу в гости? Или ты думаешь, что мы сможем вдвоём гулять по парку, как влюблённые, или ходить, словно подростки, в кино? Тебе самому не кажется всё это странным, абсурдным или даже смешным? Хотя какой тут смех!

Артём скрипнул зубами, но потом, чуть подумав, снова взглянув на неё, поинтересовался:

— А звонить?

— Боже мой! – вспыхнула Ада. — О чём нам разговаривать?! Прошлое обсуждать нет смысла, его больше нет, а в настоящем нет нас.

— А если я захочу увидеть или услышать тебя?